Мне не больно
Шрифт:
– Да, – кивнул Бертяев. – Это я как-то забыл. «Иная жизнь и берег дальный…» Мне странно, что вы мало знаете Пушкина, а вы, наверное, находите несколько необычной нашу жизнь. Ведь так?
Бен кивнул:
– Так точно, Афанасий Михайлович. Мы будем очень признательны, если вы поможете нам в ней разобраться. Поверьте, нас не интересуют военные секреты Сталина, мы не собираемся подкладывать бомбы и вести пропаганду… Мы – исследователи.
– А мы – объекты исследования – Бертяев вздохнул. – Знаете, я совершенно чужд политики, но, честно говоря, представлял себе это немного по-другому. Неужели для русских на Тускуле мы уже стали какими-то марсианами?
Бен чувствовал себя явно не лучшим образом. Излагать программу «Генерации» можно перед стариками в Сент-Алексе, перед утопистом Чифом, начитавшимся марксистских сказок, но не перед теми, кто жил на этой планете.
– Афанасий Михайлович… Постарайтесь нас понять… Старшие, те, кто прибыл на Тускулу с Земли… ведь им не нашлось здесь места! На этой земле, на их родине, их убивали, травили, рвали на части! Они постарались забыть – и прижиться на Тускуле. А мы и не видели ничего другого. Наша родина – там! Среди нас есть не только русские, у нас вообще не обращают внимания на национальность…
– Вроде американцев, которые постарались забыть об Англии, – улыбнулся Бертяев. – Но, как известно, им это не удалось. Я не сужу вас, Александр. Просто я наглядно убедился, что не только марсиане господина Уэллса испытывают трудности при контакте с землянами… Ладно, это лирика… Как я понял, вам нужна моя помощь. Я готов…
– Спасибо…
– Наверно, я смогу ответить на некоторые ваши вопросы. Познакомить с любопытными людьми… Пожалуй, и все… Если вас это устраивает…
Те, кто направлял на Землю исследовательскую Группу, возлагали на этого человека куда более Серьезные надежды, но Бен, естественно, не стал Говорить об этом. Разговор и так дал куда больше, чем можно было рассчитывать. Об остальном можно побеседовать и позже.
– Скажите, Александр, – помолчав, заговорил Бертяев. – Насколько я понял, ваше руководство придерживается политики полного невмешательства в наши дела?
– Совершенно верно. Мы не вмешиваемся в политику.
– То есть если – вопрос чисто гипотетический – какой-то здешний безумец попросит у вас помощи против режима…
Бен помотал головой:
– Ни в коем случае! Ведь тогда товарищ Сталин будет иметь право заниматься тем же относительно Тускулы!
– Право!.. – На лице Афанасия Михайловича уже в который раз мелькнула невеселая улыбка. – Ну а если речь идет не о борцах, а о жертвах. Представим, что невинного человека будут арестовывать на ваших глазах.
Отвечать было трудно. Бертяеву, похоже, можно доверять, но форсировать разговор Бен не имел права.
– Я… Я не могу сейчас вам ответить. Пока, во всяком случае, нет. Мы можем оказывать лишь гуманитарную помощь.
– Например, спасти от голодной смерти? – Их глаза встретились, и молодому человеку стало не по себе.
– У вас… люди умирают от голода?
– Час назад я был в гостях у сына одного моего давнего знакомого. Его самого давно нет в живых, погиб еще в восемнадцатом. Сын его – талантливый художник, но ему очень не повезло. Неплохо начал, были персональные выставки, но год назад его фамилию упомянули в статье «Художники-пачкуны». Не читали?
– Нет, – удивился Бен. – Это что, фельетон? Бертяев вздохнул:
– Да, господин Бенкендорф, вам придется долго изучать нашу, так сказать, действительность… Ну, с поэмой Гатунского вы хоть ознакомились?
– Не успел… Но я понял, это – что-то из детской литературы. Жизнь ваших бойскаутов?
– Почитайте. – Афанасий Михайлович протянул Бену журнал. – Тогда вам станет немного понятнее. Так вот, этот молодой человек остался один. Картин у него уже не покупали, заказчики исчезли… Знакомые тоже, как это бывает, поспешили забыть. Ну, я и кое-кто еще немного помогаем, но он болен. На лечение нужны деньги – и очень большие.
– Понял, – прервал его Бен. – Где он живет?
– Вы ему действительно поможете? – Тон был настолько очевиден, что Бен даже обиделся.
– Ну, господин Бертяев! Зачем вы так? Мы поможем ему, конечно. Но нам надо разобраться. Для начала просто познакомиться с людьми…
– Приходите ко мне завтра, – улыбнулся Афанасий Михайлович. – В четыре часа. Будут люди интересные и не очень. Вид у вас нездешний, так что я намекну, что вы иностранец. Уточнять не буду, хватит и этого. Где я живу, вы, наверно, знаете?
– Да. Спасибо. – Бен встал, решив, что пора уходить. – Только скажите адрес этого художника…
Выслушав адрес, Бен распрощался и вышел в коридор. Идти на обсуждение поэмы о пионере Морозове расхотелось. Надо было побыть одному…
Уходить из теплого дома на промозглую улицу не хотелось, и молодой человек начал не спеша прогуливаться по коридорам, благо народ успел разойтись и ни в холле, ни поблизости почти никого не было. Бен с интересом разглядывал портреты совершенно неизвестных ему знаменитостей, читал нравоучительные высказывания вождей на стенах, а заодно ознакомился с вывешенным на самом видном месте списком очередников на жилплощадь. Странная, чужая жизнь… Бен быстро припомнил сказанное за столиком, сообразив, что Бертяев явно на что-то намекал… «Безумцы», которые могут попросить помощи… Невинные люди, которых арестовывают и которых еще можно спасти… Едва ли это сказано случайно. Странно, что Бертяев так, с ходу, поверил ему. Правда, он мог слыхать о Тускуле, да и письмо послужило надежной верительной грамотой. А может, известный драматург неплохо знал людей и сразу понял, что далекий потомок начальника Третьего Отделения не имеет к нынешним жандармам ни малейшего отношения.
Разговор о больном художнике затеян тоже неспроста. Очевидно, это своеобразный тест: не побоятся ли гости с Тускулы помочь человеку, от которого отвернулось здешнее «общество». Впрочем, тест был несложен. Никто на Тускуле не отказал бы в помощи больному или голодному. А если понадобятся деньги, то «батарея Кента» – изобретение чахлого отпрыска Дяди Сэма – работала исправно. Достаточно иметь в нужном количестве свинец, чтобы с помощью несложного устройства за неполный час получить любое количество столь ценимого аборигенами желтого металла. Золото на Тускуле уже выходило из моды, даже обручальные кольца стали делать из синего камня, напоминающего лазурит. Впрочем, художник не нуждался в золоте, ему нужны были лекарства, а значит, настал час выходить в люди и сестренке Лу
– Любови Леонтьевне Бенкендорф…
В этот день с ужином не спешили. Чиф слушал Бена внимательно, не проронив ни слова. Лу, напротив, проявила явный интерес и не успокоилась, покуда не забрала у брата журнал, дабы ознакомиться с поэмой, которую Бен так необдуманно проигнорировал. Не то чтобы Лу интересовалась поэзией – этого не было и в помине, – но она как специалист считала, что нигде психология общества не отображается столь явно, как в литературе. То, что ей наконец-то можно будет выйти в незнакомый мир Столицы, вызвало еще более бурную реакцию: девушка предлагала завтра же отправиться по указанному Бертяевым адресу.