Мне страшно любить тебя
Шрифт:
– Вы - безусловно, - он сделал шаг и протянул Полине руку.
– Хочу вам кое-что показать.
Она поколебалась, прежде чем вложить свою ладонь в его. Мысль о том, что это будет невежливо, в конце концов, победила, и Андрей Викторович проводил Полину к окну.
Здесь было светлее, чем в коридоре или на балконе второго этажа, что смотрел на гостиную сверху вниз, но все же недостаточно, чтобы чувствовать себя в безопасности.
Камин остался слева и его рассеянный свет потерялся в
– Закройте глаза.
– Зачем?
– спросила Полина.
– Потому что я вас прошу.
Она улыбнулась нервно, но послушалась.
– Постарайтесь расслабиться.
Астахов отпустил ее и Полина осталась одна. В темноте и тишине, прерываемой короткими щелчками догорающих в камине поленьев.
– Вы здесь?
– Я здесь. А вы?
– Полина нахмурилась.
– И я тоже здесь…
– Нет. Вы не здесь. Вы вся там, в прошлом… - Полина цокнула языком и скрестила руки на груди.
– Полгода назад… ваш тогда еще настоящий муж… помните?
Полина повернула голову на звук его голоса и против воли перед глазами встала картина Сашиной измены. Так ярко, будто она снова оказалась там, в квартире, которую считала своим домом.
Лифчик со стразами, такой вульгарный и пошлый, раскачивался на дверной ручке их спальни и в дешевых кристаллах отражалась ее униженная физиономия…
– Я здесь, - прошептала Полина пересохшими губами и услышала за спиной голос Астахова:
– Снова сбежишь?
Глава 57
– Да, - Полина сглотнула.
– А если остаться?
– Не хочу…
Теперь она слышала его голос перед собой:
– Неужели так страшно?
– Нет…
– Страшно, я же вижу. Так страшно, что даже дышится с трудом.
Полина судорожно протолкнула воздух в тугие легкие. Руки плетьми упали вдоль туловища.
– А ведь когда-то не было страшно совсем, - продолжал Астахов.
Она слышала его голос везде и нигде, словно это он потерялся в пространстве.
Он, а не она.
– Вернись туда, Полина. Туда, где было больно в первый раз.
– Не хочу…
– Три года назад? Что там?
– Ничего, - она инстинктивно попятилась.
– Сколько лет твоей дочери?
– Четыре…
– Вернись на пять лет назад. Сколько тебе?
– Двадцать пять, - Полина всхлипнула, снова сделала шаг назад.
– Ты узнала, что беременна? Конечно, ты счастлива - две полоски на тесте такие яркие, что сомнений быть не может. Ты помнишь это чувство?
– она кивнула, все так же не открывая глаз.
– Вернись туда, наполнись этим ощущением. Кто разделил его с тобой?
– Мама… - выдохнула Полина и улыбнулась.
– И папа, они были счастливы. И
Полина вдохнула с протяжным хрипом, но выдохнуть не смогла. Астахов молчал. Больше не было вопросов, только тишина. Звенящая тишина, в которой невозможно было спрятаться от правды.
Она сжала кулаки, спрятав большие пальцы внутри. И, когда напряжение достигло наивысшей точки, невидимая пружина распрямила их, как если бы Полина чиркнула зажигалку.
Раз за разом она царапала ногтем большого пальца сжатые в кулак фаланги, пока из груди не вырвалось:
– Кроме него! Радовались все, кроме него!
Астахов продолжал молчать, а Полина, которая, наконец, задышала полной грудью, выпалила:
– Он не поверил! Он сказал, что этого не может быть! Что с первого раза не залетают! Он сказал…
– Иди дальше, - спокойно прервал ее Астахов и Полина повернула голову, следуя за звуком его голоса.
Слезы, что скопились под прикрытыми веками, пролились на щеки.
– Ищи отголоски этой боли внутри… дальше, вернись на десять лет назад… кто смотрит на тебя из зеркала?
Полина снова сделала шаг назад, подальше от света, отбрасываемого камином, в самую тьму.
– Меня нет… - прошептала одними губами.
– Я пропала…
– А кто есть?
– Не я, - Полина шмыгнула носом.
– Эта девочка… другая, удобная… послушная… почти идеальная пара для него…
На последних словах ее голос ушел в фальцет.
– Ты чувствуешь боль?
– спросил Астахов.
– Я чувствую радость. Я нужна, меня заметили, ведь я так сильно старалась…
– Найди боль, Полина. Настоящую боль той девочки, что ты предала.
– Я не…
Она не договорила.
Рыдания вырвались наружу сдавленным криком. Руки бросились к губам, словно в попытке запихнуть назад это ненужное и болезненное откровение. Вернуть в небытие, из которого оно явилось.
Но боль оказалась сильнее.
Полина судорожно всхлипнула и зарылась пальцами в волосы, вцепилась в них, как потерявший надежду путник в мираж об источнике пресной воды, и чьи-то теплые и широкие ладони обхватили ее запястья.
– Прости себя, - строго сказал Астахов и, обессиленная, Полина приникла заплаканным лицом к его груди.
– Как простила бы собственного ребенка, что совершил незначительную ошибку.
– Не могу…
– Не говори “не могу”. Лучше скажи “не сегодня”... так у преданной забвению настоящей тебя хотя бы появится шанс.
Она нервно рассмеялась и обвила его шею руками, спрятав распухшее от слез лицо на плече.
– Что это было?
– Одна из техник погружения в себя.
– Похоже на гипноз…