Мне тебя обещали
Шрифт:
Водопад пыталась вырвать меня из цепких лап этой так называемой тусовки, не понимая, что это было мое собственное решение. Пока не отпустило само, я не возвращался. Не отвечал на ее звонки и шквал сообщений. Она одолевала меня всеми доступными видами связи, писала из города своего детства, где сама отдыхала от людей: «Погода, очнись! Вокруг тебя слишком много актеров — они все ненастоящие! Просто кто-то играет лучше, кто-то хуже. Пойми, кто-то может скрывать свое одиночество, кто-то наготу или преступление, но абсолютно все прячут лица за масками. Такая компания ничем не поможет тебе».
Тогда
Теперь я отошел от той компании, все разбежались, жизнь больше не выталкивает на обочину. Теперь я один, сам по себе. Временами останавливаюсь покурить, оглядеться по сторонам, свериться с притяжением сердца. У меня нет другого компаса, да и этот самый надежный. Когда устаю, оглядываюсь назад, любуюсь тобой... И делаю следующий шаг по настоящему.
Воспоминания это не так уж плохо. Прекрасное странствие в былое и совсем не такое болезненное. Там все подчинено нам, это почти рай, откуда нас не могут изгнать.
Я опять иду пешком, в знакомом, но все равно до конца не изведанном направлении. В пальцах правой руки сигарета, люди напирают навстречу. Чтобы определить, отклонится встречный вправо или влево, нужно посмотреть ему в глаза — это слишком утомительно, и я пристраиваюсь к обочине, чтобы никого не обходить. Что можно узнать из глаз идущих навстречу? Они переполнены тревогами и заботами. Я тоже хожу с напряженным лицом, даже когда пытаюсь концентрироваться на хорошем. Густая щетина отросла за выходные, сухие, потрескавшиеся губы, механические шаги, хмурый взгляд из-под низко опущенных бровей. Человеконелюб.
Не прав тот, кто утверждает, что вспоминать — значит отвергать настоящее. На первый взгляд эти слова могут показаться вполне оправданными, ведь обычно в воспоминаниях немало боли, которую заново испытываешь, возвращаясь туда. Но какими бы верными и вредными ни виделись воспоминания, все равно никто без них не обходится. Даже те, кто умудряется жить мгновением настоящего. Воспоминания, к счастью или сожалению, это не сухие осенние листья, которые будут сожжены рано или поздно.
Ты никогда их не боялась, напротив, с удовольствием обращалась к воспоминаниям при первой же возможности, подкрепляла настоящее каким-либо эпизодом из прошлого. Ты любила, чтобы во всем прослеживалась последовательность и преемственность, это я — носитель гена сумбура. Когда мы ездили в дом твоих родителей, ты водила меня по комнатам с пылом экскурсовода, открывая мне увлекательные истории детства, прошедшего в этих стенах. А когда мы курили, сплетя руки, за густыми кустами шиповника, ты шепотом признавалась, что всегда спешишь вернуться сюда, хотя когда-то отсюда бежала.
— Родительский дом — как перевалочный пункт, спокойная и приветливая гостиница для привала усталому страннику. Передохнуть и отдышаться, но не жить. Постоянно находясь на старом месте, пригреваешься в прошлом, оно-то притягательное, уютное. И глазом моргнуть не успеешь, как впадешь в вялую дремоту безволия. Чуть задержишься — потом не вырвешься. Кому хочется возвращаться во взрослую реальность, где нужно рвать, добиваться, преодолевать и не сдаваться? Никому! Никто не бежит стометровку после вкусного обеда, куда приятнее поспать часок-другой. Вот и с прошлым так. Нельзя пропустить минутку, когда пора встать и вернуться обратно.
Потом родителей не стало, в дом с шиповником переехал твой брат с семьей. Ты туда больше так и не съездила. Я подумал: наверное, избегает новых болезненных воспоминаний, не прикасается к тому, обо что легко порезаться. Однажды даже обмолвился об этом. Услышал другой ответ:
— Нет, я не боюсь воспоминаний. Просто там их уже нет, остались декорации, герои ушли. Мама больше не откроет нам калитку, папа больше не будет браниться, увидев меня с сигаретой. Мне не хватает их присутствия в родном доме. С другой стороны, чтобы вспоминать тех, кого я люблю, но больше не встречу, мне не нужно особое место.
После тебя остались твои реплики. Они настолько отчетливо проступают в моей памяти, как будто я смотрю фильм с титрами. Мне уже кажется, что это мое собственное кино, мои собственные реплики. Так вписались они в те мгновения, которые похожи на прежние. Так испытанное раньше сливается с переживаемым сейчас и утрачивает болезненность. Долгий, но стабильный процесс. Хуже с всплесками эмоций — едкими, разъедающими. Каждая вспышка как порез на сердце. Вроде незначительная, но все равно резкая боль.
Попутный ветер подгоняет время, и я ускоряю шаг — пытаюсь не опередить его, хотя бы идти с ним в ногу. Так, бывает, кажется, что контролируешь время — отслеживаешь границу между «еще успею» и «черт, опаздываю». Но оно все равно обманет, придет первым. Самые большие иллюзии мы испытываем в связи со временем, неподвластным ничему, неумолимым, безжалостным. Еще и жадным. А может, с нами так и надо?
Время делится с нами сущими пустяками, мгновениями, а мы играем в вечность под светилами. Больше мгновений нам все равно не отхватить, остальное — смешные попытки продлить свою крошечную жизнь в игре. Моя бабушка всегда сетовала, что так и не научилась управляться со временем: «Время, конечно, неплохой доктор души, но тело такому доктору не доверишь... Я не него злюсь из-за того, что боюсь не успеть. Мы вот с дедом посадили хурму, и так хочется увидеть тень от широких ветвей дерева... И твоей бы свадьбы дождаться, внуков за ручку поводить. Тут бы поторопить, а там замедлить — а ничего не поделаешь, приходится принимать как есть».
Месяцы кажутся короче дней. Когда-то с тобой мне хотелось растянуть сутки вдвое, чтобы в два раза больше быть с тобой, читать твои мысли по глазам и даже видеть, как ты хмуришься и пожимаешь плечами, если я признаюсь, что задержусь на работе. Подобные новости, конечно, тебя расстраивали, но я их озвучивал с надеждой увидеть твои насупившиеся брови. Это было еще одним подтверждением любви. Мужчине приятно знать, что женщину огорчает его отсутствие. Лелеем свой эгоизм.