Мне жаль тебя, герцог!
Шрифт:
Знахарка была призвана и заявила, что у Жемчугова порча, что его надо три раза окурить ладаном, но что это очень трудно и будет стоить целую полтину.
Гремин обещал ей полтину, и она курила ладаном, однако Митька не проснулся. Тогда знахарка сказала, что он очнется и выздоровеет, а ежели ему суждено не очнуться, то он не очнется и умрет.
Василий Гаврилович успокоился, что все зависящее от него было сделано для Митьки и стал терпеливо ждать, когда тот очнется.
Только поздно вечером Митька, весь потный от жары, стоявшей в комнате (о
— Эй! — крикнул он. — Нельзя ли еще кваску?
Гремин, ходивший вокруг по комнатам, услышал голос Митьки и прибежал.
— Что, ты очнулся? — спросил он.
Митька, выпив кваса, пришел, кажется, в себя, но не совсем понимал, что с ним, собственно, случилось и где он теперь.
— Ты как сюда попал? — спросил он Василия Гавриловича, тараща на него глаза.
— Как я попал? — ответил тот. — Да ведь ты же у меня, то есть дома! А вот как это ты в трактире насвистался?
— Так это ты меня домой привез?
— Ну да, я тебя нашел спящим в трактире.
— Ишь, поганый поляк!
— Какой поляк?
— Ну уж погоди, доберусь я до него! Ну брат, — обратился он к Гремину, — из большой беды ты меня выручил! Могло быть очень скверно!
Митька, конечно, уже успел сообразить, что Венюжинский подбросил ему в вино сонного порошка, и понял, что, не увези его Василий Гаврилович вовремя из трактира, быть бы ему теперь в лапах бироновских молодцов.
— Да как же угораздило тебя так насвистаться? — спросил Гремин.
— Ах, не в этом дело! Значит, я спал весь день сегодня?
— Да не только сегодня, но и вчера.
— Что-о-о? — воскликнул Митька. — Сегодня, значит, не сегодня, то есть не вчера, тьфу ты! Запутался… Погоди, который час?
— Да уж час поздний! Уже на перекрестках рогатки поставили.
— Да не может быть! — испуганным голосом проговорил Митька. — Ведь, значит, сегодня я Груньке велел дожидаться!
— Ну уж теперь она все равно не дождалась тебя!
— Ах, какое свинство! Какое свинство! — несколько раз повторил Митька. — Ну уж погоди, только бы мне найти этого поляка!
— Какого поляка? Что ты все о каком-то поляке говоришь? У меня тоже поляк навернулся; я одного привез сегодня днем.
— Откуда?
— Да так, почти на улице подобрал. Он стоял и горько плакал. Мне стало жалко его… Он говорит, что он благородный.
— А как его фамилия?
— Венюжинский.
— А имя?
— Станислав.
— Так ведь это — он!
— Кто он?
— Мой поляк!
— Да нет, это мой поляк!
— Ну наплевать, Васька! Это — наш поляк! Где он у тебя?
— Он у меня в угловой по ту сторону дома спит. Он на наливку сильно налег.
— Ну держись теперь у меня, пан Венюжинский! Долг платежом красен! — сказал Митька.
35
ЖЕНСКОЕ СЕРДЦЕ
Грунька, напрасно прождав Митьку у Гидля, вернулась домой вся в слезах.
— Ну ради бога, что с тобой? — стала расспрашивать ее Селина, ожидавшая ее возвращения.
Грунька стала у нее уже не на положении горничной, а доверенного лица. Да иначе и быть не могло после тех действительно важных услуг, которые она оказала француженке. Без нее последняя была как потерянная, в совершенно незнакомом ей Петербурге, при помощи же Груньки она проникла во дворец, видела свою соперницу и смогла повлиять на нее. О переезде принцессы в Зимний дворец ей тоже стало известно, и она с самодовольством узнала, что это — дело ее рук, и что бы там ни было, а каша заварилась.
Селина де Пюжи была прежде всего, конечно, авантюристка в душе, и для нее являлось самым разлюбезным впутаться в интригу, да не просто любовную, а с политической окраской.
О, ради этого она могла раскинуть сети и рискнуть всем, даже жизнью! По религии она была католичка, а по складу своего характера суеверна, и внезапное, неожиданное появление помощи в виде Груньки рассматривала не иначе, как проявление Высшего Промысла, благоприятствовавшего ее любви. Эту свою чисто телесную, то есть, по-русски, похотливую любовь к графу Линару она называла «святою», совершенно искренне воображая, что святость тут заключается в том, что она не изменяет с другими мужчинами красавцу-графу.
Таким образом, видя в Груньке проявление особенного благоволения свыше к своей персоне, Селина де Пюжи обходилась, конечно, с ней не так, как с горничной.
Да и веселее ей было болтать с Грунькой на равной ноге, тем более что та была ей кладом во всех отношениях и умела даже довольно недурно объясняться по-французски.
Селина ждала возвращения Груньки в надежде узнать от нее какие-нибудь новые подробности и, когда увидела ее в слезах, сейчас же вообразила, что случилось что-нибудь неприятное для нее самой.
— Поди сюда! Скажи, что произошло? Какое-нибудь несчастье? Да? — говорила она Груньке, снимая с нее плащ.
— Никакого несчастья не произошло! — недовольно ответила Грунька.
— Ага! Понимаю! Вероятно, твой красавец-сержант не пришел?
Она, конечно, уже раньше успела расспросить Груньку, есть ли у той человек, которого она любит. А Грунька не могла удержаться, чтобы не сказать, что, конечно, есть, и Селина стала спрашивать ее, какой он собой: красивый, сильный, здоровый? Грунька расписала Митьку как могла и на вопрос, кто же он, ответила, что он благородный.
Селине почему-то представлялось, что возлюбленный Груньки непременно должен быть сержантом, и она его теперь называла не иначе, как «красавец-сержант». Звучало это по-французски очень красиво: le beau-sergent, и Грунька, чтобы избавиться от лишних рассказов и подробностей, не разубеждала Селину: сержант так сержант, не все ли ей было равно!
— Ну так твой красавец-сержант не пришел? Угадала я? Правда?
— Ну и правда! — всхлипнула Грунька. — Ну уж достанется ему, чертовой кукле! — добавила она по-русски.