Многоликие 5
Шрифт:
Я чуть мотнул головой, справляясь с нахлынувшей злостью, ведь на самом деле ничего не произошло. Не люблю я больницы, а уж в инвалидном кресле, это еще хуже.
Мы молча доехали до первого этажа, стоило дверям открыться, как женщина пулей выскочила и чуть ли не бегом скрылась.
Стоило мне подумать о том, что я возможно делаю ошибку, что может быть Люде не до свиданий, как она вдруг коснулась моего плеча.
— Научишь потом так осаждать нахалов?
— Чего? — не сразу понял я смысл ее слов.
— Выходим? — спросила она.
— А? Да, да, — поспешил я, ведь на первом этаже есть люди и они ждут нашего решения. — Простите.
Мы выбрались из
— Куда дальше? — спросила Люда.
Я поднял на нее глаза.
— Не передумала, а то я оказывается тиран, что тащит тебя насильно?
Вместо ответа она наклонилась и поцеловала меня в щеку. Чего?
— А? — вырвалось у меня.
— Спасибо, — ответила Люда.
Я растер руками лица, что-то я потерялся в этой жизни, в игре все проще, ничего не понимаю.
Мы отошли чуть в сторону, чтобы не мешать спешащим к лифту.
— Прости, я реально ничего не понимаю, — произнес я. — То я тиран, то ты вдруг целуешь.
— Ты не тиран, — ответила Люда и опустила голову. — Просто я не могу за себе постоять, постоянно впадаю в ступор, ничего не могу с этим поделать.
— А?
— А что до той дуры, то она дура и ничего не понимает, — горячо произнесла Люди и импульсивно чмокнула меня уже в губы.
— Видимо я тоже дурак, ничего не понимаю, но происходящее мне нравится, — сказал я с намеком на поцелуи.
Люди вновь покраснела.
Я достал мобильник и вызвал такси.
Через двадцать минут мы вышли возле ресторана.
— Спасибо большое, — поблагодарил я водителя. Особо приятно было видеть и чувствовать в его глазах одобрение, у него не было никакой брезгливости и жалости ко мне и Люде, хороший человек.
— Мы сюда? — спросила Люда удивленно, глядя на вход в дорогой ресторан.
— Да.
Та рефлекторно стала жаться ко мне, что спровоцировало столкновение ее ноги и моей коляски.
— Ой, прости.
— Можешь покатить, если хочешь, — разрешил я. — Будешь как бы за мной.
Та с радостью схватилась за поручни у кресла и покатила меня вперед, при этом чувствуется по ее походке, как ей страшно, пару раз скрипнули поручни, видимо она с силой их сжала, протезы у нее дешевые, но сильные.
На входе нас встретил метрдотель. Повсюду яркое освещение, а он в красивом дорогом костюме, даже поза такая будто встречает исключительно королей и готов в любую секунду не с дежурной, а самой настоящей и при том до предела изумленной улыбкой встретить самого короля, в которого верит всем сердцем. На полу ковер, красный, на вид очень богатый, пока по нему добирались от дверей до метрдотеля, то ни одного шага не услышал от Люды, видимо толстый, добротный ковер. Повсюду позолоченные элементы декора, от яркого освещения все вокруг блестит и создает ощущение праздничности и торжественности.
— Могу я чем-то помочь? — спросил метрдотоль таким елейным голосом, что думаю даже самый заядлый гопник не смог бы ему нагрубить.
— Столик на двоих, — ответил я. Не думаю, что Люда бы смогла что-то из себя выдавить, я уже понял, что она крайне скромна и боязлива.
Тот окинул нас быстрым взглядом, таким что заметил каждую мелочь, но при этом на ней не остался, дабы ненароком не сделать мне некомфортно, профессионал одним словом.
— Боюсь это невозможно, — ответил он.
— Если все занято, мы можем подождать, — предложил я.
— Не в этом дело, вы не проходите по дресс-коду, — ответил он так, что не сразу понятно, что тебя послали куда подальше.
Я посмотрел на себя, вроде бы костюм хороший, еще с той поры, когда ходил, я в нем хорошо смотрюсь, не особо дорогой, но и дешевкой его не назовешь. Метрдотель понял мое замешательство и по быстрому движению его зрачков, я понял, что дело не во мне, а в моей спутнице. Я извернулся и посмотрел на нее. И тут я увидел ее можно сказать его глазами.
Худая, если не сказать изможденная девушка с опушенной головой, салатовое платье несколько поношенное, потерявшее свой лоск, туфли не первой свежести, но больше всего ему не понравились ее протезы, что выглядят не просто дешевкой, а крайне низкого качества, в его взгляде читается, что у них такого даже посудомойкой не взяли бы, а не то, чтобы пускать в общий зал к уважаемым людям.
Почему-то мне захотелось чтобы в этот момент во мне вновь поднялась та злоба, что тогда в лифте, но внезапно почувствовал, что она здесь не нужна, да и не сработает она. Этому человеку плевать, откровенно плевать на все мои замечания, на все мои доводы и взывания к сочувствию, справедливости или состраданию. Для него я и она люди второго или может третьего или какого-то там еще сорта, те, кто не достоин, чтобы он тратил на таких время. И вот доказывать этому ничтожеству, что я человек, что я тоже имею право — это глупо. Еще будучи нормальным, с родителями и целыми ногами я не понимал людей, что ничем не увлекаются, смотрят только телевизор, играют бесконечно в игры, выдумывая себе вымышленных друзей. Также не понимал тех, кто спивается и сидит на корточках на детских площадках загаживая после себя все вокруг. Чем их больше на площадке, тем они кажутся сильнее, но если присмотреться, они жалкие и никчемные люди. Я всегда относился к ним брезгливо, но в какой-то миг стало интересно почему они такие, как они там оказались. И чем больше представлял, тем больше вымышленный образ становился к ним ближе и тем больше я понимал, что снижая раз за разом требования, устремления для образа я не понимаю как так можно жить, как таким можно или хотеть оставаться. Да, у всех бывают проблемы, но чтобы не пытаться с ними бороться, этого мне не понять. Но самый большой вывод я сделал тогда такой — люди разные и каждый живет как ему хочется. Есть богатые, есть бедные. Одни наступают на людские жизни и наживаются на чужом горе, другие мнят себя чистейшими людьми, при этом не могут заставить себя порой помыться или пробежать два километра, чтобы привести в порядок. Тот образ жизни и условия, которые человек себе создает и делают его таким. И я не готов жить или быть похожим на таких как они.
И вот сейчас, видя этого надутого метрдотеля, для которого наши жизни ничего не значат, он «летает» в высших слоях, пусть прислугой, но все же в высших слоях, и мне что-то ему объяснять, просить это значит приблизиться к тем, кого я сам презираю.
— Ясно, — ответил я холодно. — Мы уходим.
— Всего наилучшего, — пожелал в спину метрдотель.
Не мог гад промолчать, обязательно надо было что-то в спину кинуть. Я остановился и обернулся.
— Спасибо, мы еще вернемся. У вас еще будет возможность нас лизнуть.
И улыбнулся ему максимально добродушно и широко, чем вызвал у него удивление с растерянностью.
Я сам покатил коляску и обернувшись увидел Люду, та вся красная, почти бордовая.
— Дыши, дыши, дура, дыши.
Та будто вспомнила, что надо дышать шумно вдохнула. Шумно и глубоко задышала.
— Думала прямо там помру, — сказала она справившись с эмоциями.
— Прости, что так вышло.
В ответ она кивнула, хотя голову не опустила, видно, что ей что-то понравилось.
Мы отошли от входа, да и от ресторана вообще, я не удержался и спросил.