Моцарт и Сальери. Кампания по борьбе с отступлениями от исторической правды и литературные нравы эпохи Андропова
Шрифт:
Жанр своих литературных работ Н. Я. Эйдельман в 1969 году определил как «проза, документальная публицистика». Но более интересно, как он охарактеризовал их еще в 1967 году:
Мои занятия историей помогли мне обратиться к литературе. Я ощущал ограниченность чисто научных методов проникновения в прошедшее, все больше видел в ученых изысканиях не цель, а средство, исходный пункт для литературных занятий. <…> Странствия по «пограничной области», разделяющей и соединяющей литературу с историей, привлекают меня и в тех случаях, когда выхожу за обычный круг своих тем – Россия в XIX веке – и пытаюсь писать историко-фантастические рассказы, а также очерки и книги о древнейшей человеческой истории 253 .
253
Там же. Л. 10–11.
В 1970–1980-е годы имя Натана Эйдельмана уже было известно очень широко: он прошел в своей творческой биографии путь от ординарного историка до неординарного исторического писателя и лектора. Такой эволюции отчасти способствовал и необыкновенный ораторский дар Эйдельмана,
Бытует мнение, что Эйдельман «как ученый стоит в ряду многих замечательных русских историков XX века» 254 , однако эти слова стоит отнести к нему не как к ученому, а именно как к историческому беллетристу и просветителю. И именно в этой ипостаси он и замечателен, и исключителен.
254
Гордин Я. А. В сторону Стикса: Большой некролог. М.: Новое литературное обозрение, 2005. С. 93.
Как крупный литератор он заявил о себе в 1970 году книгой «Лунин» в серии «Жизнь замечательных людей»; так и писал один его горячий сторонник: «В этой книге взрывоподобно явил себя писатель Натан Эйдельман» 255 . Интересен отзыв Б. А. Успенского в письме Ю. М. Лотману: «Вышла замечательная книга Эйдельмана о Лунине. Я не могу оценить ее критически, но это необыкновенно увлекательное чтение» 256 .
Приведем еще несколько откликов.
255
Порудоминский В. Уроки Эйдельмана // Зарубежные задворки. [Дюссельдорф], 2014. № 12. С. 5.
256
Ю. М. Лотман – Б. А. Успенский: Переписка, 1964–1993 / Сост., подгот. текста и коммент. О. Я. Кельберт и М. В. Трунина / Bibliotheca Lotmaniana. Таллинн: Изд-во Таллиннского университета, 2016. С. 215 (11 октября 1970).
Натан Яковлевич не умел писать неувлекательно. Под его пером историческая наука органически перерастала в беллетристику: все оживало, делалось притягательным, загадочным, ярким. Мне случалось слышать, что увлекательность его работ частично навеяна вкусами издателей, но я всегда видел здесь другую причину. Натан Яковлевич был лектор и педагог божьей милостью. Несправедливая судьба навсегда отделила его от педагогической кафедры, но жажда педагога кипела в нем. В нем жила потребность видеть лицо своей аудитории. Популяризаторский жанр создавал ощущение непосредственного контакта с ней и утолял жажду лекторства 257 (Ю. Лотман).
В одном ряду с вечерами стихов Евгения Евтушенко в Лужниках, концертами бардов, таких как Владимир Высоцкий или Булат Окуджава, во всевозможных закрытых НИИ, неожиданными показами фильмов Андрея Тарковского на окраинах Москвы, скандальными премьерами в Театре на Таганке Юрия Любимова, – были и публичные выступления Натана Эйдельмана. Свидетельствую как очевидец об их неизменном успехе у публики – и в Центральном Доме литераторов, и в Институте радиотехники и электроники АН СССР, и в музеях А. С. Пушкина или А. И. Герцена 258 (К. Ляско).
Природный артистизм Натана имел отклик публичный, широкоформатный, с оттенком успеха еще и театрального – битковые сборы, цветы, очереди за автографами, жажда собравшихся продлить очарованье, не отпуская его вопросами; мы принадлежали ему, а он – нам, в самом лучшем смысле 259 (В. Рецептер).
Слушая потрясающей красоты голос Натана Эйдельмана, его баритональные теплые тона, все всегда обращали внимание прежде всего на то, как подчас импровизационно рождалась, словно на глазах, мысль историка в сюжетах о России. Память у Эйдельмана была феноменальная, поэтому всегда казалось, что он стоит рядом с событиями, о которых рассказывает, независимо от временнoй удаленности, что он видит своих героев в лицо 260 (И. Боярский).
257
Цит. по: Лотман Ю. М. Воспитание души. СПб.: Искусство–СПБ, 2005. С. 78–79.
258
Ляско К. И. Звезда Натана Эйдельмана: [Рец. на кн.:] Натан Яковлевич Эйдельман: Библиогр. материалы… 1991 // Библиография. 1993. № 2 (258). С. 128.
259
Рецептер В. Смерть Сенеки, или Пушкинский центр. Роман [Начало] // Знамя. М., 2019. № 8. С. 13.
260
Эйдельман Н. Слово о Пушкине: Лекция, прочитанная на Высших курсах режиссеров и сценаристов / Предисл. и публ. И. Я. Боярского // Искусство кино. 1999. № 6. С. 153.
Жажда лекторства, утоляемая, впрочем, сверх меры (отчасти, по-видимому, и по причине нужды в презренном металле 261 ), явно разбазаривала творческие и физические силы. Как отметил в свое время А. А. Ильин-Томич,
будучи по призванию просветителем, Эйдельман выступал, кажется, всюду, куда его звали, – и это было великим благом для слушателей. Но до какой степени шло это на пользу его дару историка и исторического писателя? Сколько книг и научных исследований он не успел
261
«У нас были огромные долги – он содержал две семьи. Я думала, мы так и умрем с долгами», – вспоминала вторая жена писателя (цит. по: Шрайман Т., Островский Г. Натан Эйдельман: [Интервью с Юлией Мадорой (Эйдельман)] // Окна: еженедельное приложение к газете «Вести». [Тель-Авив], 1992. 31 декабря. С. 20.)
262
Реферат доклада на А. А. Ильина-Томича «Биобиблиография Н. Я. Эйдельмана как историко-культурная проблема» на Первых Эйдельмановских чтениях (18 апреля 1991 года) в кн.: Мильчина В. Хроники постсоветской гуманитарной науки: Банные, Лотмановские, Гаспаровские и другие чтения. М.: Новое литературное обозрение, 2019. С. 20.
Впрочем, Эйдельман этим в значительной степени компенсировал свою потребность общаться с внимающей каждому слову аудиторией, как когда-то гениальный исследователь русской литературы XVIII века Г. А. Гуковский словесно набрасывал с кафедры положения будущих книг.
Историческая проза Н. Я. Эйдельмана оказала влияние даже на его антагониста в глазах читающей публики В. С. Пикуля, чье творчество было и остается невероятно популярным. На Третьих Эйдельмановских чтениях в 1993 году историк литературы А. С. Немзер говорил
об эволюции творчества Пикуля от подражания историческому или нравоописательному роману второй половины XIX века до подражания не кому иному, как Эйдельману, чья популярность среди интеллигентных читателей вызывала у Пикуля соревновательный пыл и на чьей прозе Пикуль явно учился (другой вопрос, насколько уроки пошли впрок) 263 .
Тяга читающей публики к истории, и отсюда популярность не только таких титанов исторического романа, как В. С. Пикуль, но также и более «интеллигентских» писателей – Натана Эйдельмана, упомянутого Юрия Давыдова или Якова Гордина, – происходила еще и от духа эпохи позднего Брежнева – стабильности, напоминающей вечность.
263
Третьи Эйдельмановские чтения (20 апреля 1993 года) // Мильчина В. Хроники постсоветской гуманитарной науки… С. 29.
Не имея собственного содержания, мысля себя «концом истории» (ясно, что коммунизма не будет, но зато социализм уж такой развитой, что дальше некуда), время это отличалось своеобразной ностальгической всеядностью. Официоз по-своему, противостоящие ему духовные силы по-своему пребывали в грезах о былом, старательно выискивая в далеком или близком прошлом нечто привлекательное и в то же время схожее с днем сегодняшним. В «вечности по-советски» должно было найтись место всему: мистифицированной Древней Руси и мистифицированной эпохе революции, вымышленному XIX веку и вымышленным шестидесятым годам. Вкус к истории, очевидный в исканиях многих замечательных писателей, постоянно «испытывался на прочность» аудиторией, искавшей в прошлом не движения противоречий, но удобного антиквариата. Проблема заключалась не в том, что Пикуль вытеснял Эйдельмана, а в том, что публика была готова читать Эйдельмана (или Трифонова, или Юрия Давыдова), так сказать, «по-пикулевски» 264 .
264
Немзер А. Замечательное десятилетие русской литературы. М.: Захаров, 2003. С. 61.
Пикуль же был серьезной отдушиной после советской реалистической литературы с ее принципами идейности, борьбы хорошего с лучшим и т. д. Сочинения, в которых автор вел повествование так, «будто ему дано право кроить и перекраивать былую жизнь – и все дозволено» 265 , были увлекательным чтением без подтекста:
Семидесятые годы были временем триумфа Валентина Пикуля. К политической оппозиции Пикуль, разумеется, никакого отношения не имел, его успех не в последней степени объяснялся тем, что его романы представляли неофициальный вариант отечественной истории. В них идеологию заменила физиология. Даже вполне достойные исторические романы советского периода были романами идеологическими, а лучшие из них – как «Смерть Вазир-Мухтара» – напряженно идеологическими. Средний читатель, уставший от идеологии вообще, предпочел деидеологизированные, растянутые до романных объемов квазиисторические анекдоты Пикуля. И это тоже была своя форма неприятия системы 266 .
265
Чайковская О. Соперница времени / Литературная критика // Новый мир. 1983. № 8. С. 215.
266
Гордин Я. Занятия историей как оппозиционный акт / Итоги советской культуры // Знамя. 2001. № 4. С. 182.
Устоялось мнение, что во многом силами Н. Я. Эйдельмана был создан феномен «декабристского мифа», через призму которого многие историки и литераторы доносили до читателей свой морально-нравственный посыл, идею внутреннего противостояния:
Опыт декабристов, который он широко пропагандировал, был важен для него как опыт психологической несовместимости порядочного человека с деспотизмом, как опыт самопожертвования ради братьев меньших, как опыт неистребимого нравственного протеста 267 .
267
Гордин Я. Занятия историей как оппозиционный акт. С. 181–182.