Моццикони
Шрифт:
– Какое чудесное место! Какой я счастливец! Здесь нет пыли и не пахнет бензином и дегтем, как наверху.
Под «верхом» Моццикони понимал центр Рима с его грохотом автомашин и гарью.
А тут, на берегу, не надо бояться бешено несущихся машин, можно любоваться небом, в котором порхают птицы.
На куст плакучей ивы села говорящая птица и спросила у Моццикони:
– Не хочешь перекинуться тремя-четырьмя словами?
– Не хочу! – ответил Моццикони. – И вообще, не приставай!
– Знаешь, я могу Говорить о самых разных вещах! О чем бы ты хотел поговорить,
– Ни о чем.
– Давай поговорим ни о чем. Моццикони сердито запыхтел:
– Сказано тебе, отвяжись!
Он протянул руку за камешком – птица вспорхнула и улетела.
– Как жаль, что рыбы не умеют говорить о самых разных вещах! – воскликнула рыбка. – Уж со мной бы ты перемолвился тремя-четырьмя словами?
– Говорят – парой слов.
– Ну, тогда парой слов.
Обычно Моццикони представлял себе рыб не собеседниками, а вкусной едой. Чаще всего – хорошо прожаренными в оливковом масле.
Он закрыл глаза и принялся почесывать живот. Сразу же мимо него стали проплывать сковородки и сковородки жареной рыбы. У некоторых рыб из раскрытого рта торчали веточки петрушки и ломтики лимона. Потом мимо его носа проплыли сковородки с жареной картошкой, посыпанной сверху лучком, кастрюли жареных грибов с огурчиками и помидорчиками. Сковородки становились всё больше, запах жареной рыбы и картофеля приятно щекотал ноздри, проникая в самую душу.
Моццикони привык отгонять нелепые мечты, но сейчас никак не мог от них избавиться. Как же он в своей жизни наголодался, чем только не мечтал полакомиться! Жареной рыбой, жареной индюшкой, кроликом по-охотничьи, неаполитанской пиццой, спагетти, жирным фасолевым супом. И просто хлебом без кусочка масла. Да, наголодался он вволю.
Моццикони открыл глаза. Рыба все еще плавала у самого берега.
– Что тебе нужно от меня?
С тех пор как он покинул «Счастливый акведук», Моццикони привык к одиночеству и перестал искать друзей. Он заметил, что может разговаривать сам с собой, спорить, ссориться, жаловаться, веселиться, скучать и думать о всякой всячине.
Рыбка покорно ушла под воду, оставив Моццикони наедине с его мыслями.
Моццикони и окружающий пейзаж
Отмель реки в этом месте была на редкость красивой. Берег порос кустарником и деревьями, шелестели листья плакучих ив, весело щебетали птицы, по песку скакали кузнечики.
– Вот я лежу, отдыхаю, – сказал Моццикони, – любуюсь пейзажем и наконец-то ни о чем не думаю.
И тут он сообразил: знать, что ты ни о чем не думаешь, тоже означает, что мысли не прерываются.
– Мне с моей дурацкой башкой покоя нет и не будет!
Моццикони поискал глазами, чем бы еще полюбоваться красивым, успокаивающим. Взгляд его остановился ка дворцах виа Флеминг. «До чего они безобразны и как они плохо смотрятся на фоне голубого неба и зеленой травы!» Он протер глаза и посмотрел на дворцы еще внимательнее. Точно, это были дворцы виа Флеминг, каждый из которых стоил миллиард лир. И жили в этих дворцах-уродах самые богатые люди Рима.
– Странно, прежде я не замечал, до чего эти дворцы отвратительны!
Все потому, что раньше он смотрел на них, а думал о миллиардах и миллионах. Но почему тогда богачи предпочитают жить именно там? В безвкусных, построенных бездарными архитекторами дворцах-двойниках!
Ответ напрашивался сам собой.
– Они живут там ради того, что видят здесь. Как же ты сразу об этом не догадался?
Иными словами, богачи поселились в этих уродливых дворцах, чтобы из окон любоваться зеленым берегом Тибра и сверкающей в лучах солнца водой.
– А я вот живу на зеленом берегу, рядом со сверкающей в лучах солнца водой. Но стоит мне поднять глаза, и я вижу эти гнусные дворцы.
Моццикони взял клочок бумаги и вывел крупными буквами: «Что лучше – жить на зеленом берегу Тибра и каждый раз, подняв голову, видеть дворцы-уроды на виа Флеминг либо жить во дворце на виа Флеминг и видеть из окна зеленый берег Тибра?» В конце фразы он поставил огромный вопросительный знак.
– Почему бы тебе снова не зажмурить глаза? Попробуй! – сказала Моццикони все та же говорящая рыбка.
Моццикони зажмурился. Теперь он больше не видел этих противных дворцов на виа Флеминг. Но он не видел и плакучих ив и дикой вишни на берегу.
Вдруг рыбка махнула хвостом – и в лицо Моццикони полетели брызги.
– Что за подлая рыба! – воскликнул Моццикони, открыв глаза и утирая лицо рукавом рубахи.
Он встал, засунул свое послание в пустую бутылку, хорошенько ее закупорил и с размаху бросил в реку. И снова в лицо ему угодили брызги.
– Черт бы побрал и эти бутылки и этих рыб! – процедил сквозь зубы Моццикони.
Моццикони и золотистый Тибр
Газеты писали: «Нудьте осторожны! Вода Тибра загрязнена, в ней тьма ядовитых веществ и прочей дряни. Не пейте речную воду!»
– Где уж там пить! – сказал Моццикони. – В реке даже искупаться нельзя!
Но жара стояла адская. Моццикони посмотрел на сверкающую воду золотистого Тибра, как его называли много веков назад поэты. Нет, умел бы он плавать, он бы все-таки искупался.
– Сделаю вид, будто я умею плавать.
Но ему не хотелось, захлебнуться и утонуть. Он вгляделся пристальнее в сверкающую под лучами солнца воду и увидел, что течение несет вниз мертвых мышей и собак и что золотистый, некогда воспетый поэтами Тибр превратился в грязную, зловонную клоаку. Впрочем, грязь и ил были и во времена древних римлян. Существовала тогда и Клоака Массима – самая большая в мире. Значит, и тогда вода была желтой и мутной, а те, кто воспевали золотистый Тибр, сами никогда в нем не купались. Раз так, он тоже не станет купаться.