Шрифт:
Семнадцатого июля тысяча восемьсот восемьдесят третьего года, в половине третьего ночи, сторож Безьерского кладбища, живший в маленьком домике на краю этой обители мертвецов, был разбужен тявканьем собаки, запертой в кухне.
Он тотчас же сошел вниз и увидел, что собака яростно лает, обнюхивая порог двери, словно чует бродягу, шатающегося вокруг дома. Сторож Венсан взял ружье и осторожно вышел.
Собака побежала по направлению к аллее генерала Бонне и остановилась возле памятника г-же Томуазо.
Неслышно подвигаясь вперед, сторож вскоре заметил
Какой-то человек разрыл могилу погребенной недавно молодой женщины и вытащил оттуда ее тело.
Потайной фонарик, поставленный на кучу земли, освещал эту отталкивающую сцену.
Сторож Венсан бросился на преступника, повалил его, связал руки и отвел в полицию.
Это оказался местный адвокат, по имени Курбатайль, молодой, богатый, занимавший видное положение.
Его судили. Прокурор напомнил о чудовищных преступлениях сержанта Бертрана, что взволновало публику.
Дрожь возмущения пробежала по залу. Когда прокурор кончил речь и сел, раздались крики: «Смерть ему! Смерть!» Председатель с большим трудом восстановил порядок.
Затем он сурово произнес:
— Подсудимый, что вы можете сказать в свое оправдание?
Курбатайль, не пожелавший взять себе защитника, поднялся.
Это был красивый молодой человек, высокий, смуглый, с энергичными чертами лица, открытым и смелым взглядом.
В публике засвистели.
Он не смутился и начал говорить. Его голос сначала был несколько глухим и тихим, но мало-помалу окреп.
— Господин председатель! Господа присяжные!
Мне нужно сказать немногое. Женщина, могилу которой я осквернил, была моей возлюбленной. Я любил ее.
Я любил ее, но не чувственной любовью и не просто был привязан к ней душой и сердцем; нет, то была безграничная, всепоглощающая, пылкая и безумная страсть.
Выслушайте меня.
Встретив ее впервые, я испытал странное чувство. Это было не удивление, не восторг, не состояние внезапного потрясения: это было чувство блаженства, как если бы я погрузился в теплую ванну. Ее движения были пленительны, ее голос меня обворожил; глядеть на нее было невыразимым наслаждением. И мне казалось, что я уже видел ее когда-то раньше, что я давно ее знаю. В ней было что-то родственное мне по духу.
Она была как бы ответом на призыв моей души, на вечный, безотчетный призыв к Надежде, к которой мы взываем всю жизнь.
Узнав ее ближе, я при одной мысли о встрече с нею испытывал невыразимо глубокое волнение; прикосновение ее рук было для меня счастьем, какого я раньше не мог себе представить. Ее улыбка зажигала в моих глазах безумную радость, возбуждала желание бегать, плясать, кататься по земле.
И вот она стала моей любовницей.
Больше того, она стала моей жизнью.
Я уже ничего на свете не ждал, ничего не желал, ни о чем не мечтал.
Однажды вечером, гуляя вдоль берега реки, мы забрели далеко и попали под дождь. Она простудилась.
На другой день обнаружилось, что у нее воспаление легких. Неделю
Во время ее агонии ужас и смятение помешали мне понять, осмыслить происшедшее.
Когда же она умерла, я так отупел от горя и отчаяния, что в голове у меня не было ни одной мысли. Я только плакал.
Пока тянулась тяжелая процедура похорон, мои острые, невыразимые муки были все же муками безумца, походили на физическую, ощутимую боль.
Когда же ее похоронили, зарыли в землю, мои мысли внезапно прояснились, и я пережил такие ужасные душевные страдания, что даже счастье, которое она мне дала, порою казалось мне купленным слишком дорогою ценой.
И мною овладела навязчивая мысль: «Я больше никогда ее не увижу!»
Если об этом думаешь целый день, можно сойти с ума! Представьте себе: есть женщина, которую вы обожаете, единственная, ибо во всем мире нет похожей на нее. Эта женщина отдается вам, вступает с вами в таинственный союз, называемый Любовью. Ее глаза, так ласково вам улыбающиеся, кажутся вам необъятнее Вселенной, прекрасней всего существующего в мире. Эта женщина любит вас, и когда она говорит с вами, ее голос переполняет вас счастьем.
И вдруг она исчезает! Вы только представьте это себе! Она исчезает не только для вас, но для всех, навсегда. Она умерла. Понятно ли вам это слово? Никогда, никогда и нигде не будет больше существовать эта женщина! Эти глаза никогда ничего не увидят; ни один женский голос никогда не произнесет слова так, как произносила их она.
Никогда не возродится лицо, похожее на ее лицо, Никогда, никогда! Сохраняют формы, в которых отливались статуи; берегут слепки, чтобы воссоздать предметы, их очертания, даже их цвет. Но это тело, это лицо никогда уже не появится на земле. Родятся тысячи человеческих существ, миллионы, миллиарды и даже еще больше, но среди будущих женщин никогда не найдется такой. Возможно ли? От таких мыслей сходят с ума!
Она жила на свете двадцать лет, не больше, и исчезла навсегда, навсегда, навсегда!
Она думала, улыбалась, любила меня. И ее нет! Мы в этом мире не больше, чем гибнущие осенью мухи. Ее нет! И я представил себе, как ее тело, такое молодое, горячее, нежное, белое, прекрасное, будет теперь гнить в деревянном ящике под землей. А ее душа, ее мысли? Где они?
Я больше не увижу ее! Не увижу! Меня преследовала мысль об этом разлагающемся теле, которое я, может быть, все-таки узнаю. И я решил взглянуть на него еще раз.
Взяв заступ, фонарь, молоток, я перелез через стену кладбища, нашел ее могилу — она, была еще не совсем засыпана.
Я освободил гроб от земли и приподнял крышку. Ужасный смрад, отвратительный запах гниения пахнул мне в лицо. О, ее постель, благоухавшая ирисами!
Все же я открыл гроб, осветил его фонарем и увидал ее. Лицо было синим, распухшим, страшным... Струйка черной жидкости текла у нее изо рта.
И это она! Она! Меня охватил ужас. Но все же я протянул руку и взял ее за волосы, чтобы привлечь к себе это отталкивающее лицо.