Могущество Бодисатвы
Шрифт:
Нa, праведник Ши знал свое дело!
Всячески ублажая учителя, Дяо Цзы-дун положил в чашку праведника куриный пупок и, как бы извиняясь за свою трусость, прошептал:
– Одного только я страшусь, как бы они… Впрочем, яти негодяи Пи-эр и Стой Хун-фа боятся Бодисатвы, еще как боятся!
Праведник снова вытащил часы, взглянул на них и, не слушая Дяо, сделал несколько затяжек. Потом он заявил Дяо Цзы-дуну, что все крестьяне – бродяги и копошатся в грязи, как свиньи. Язык ему не повиновался, он молол всякий вздор. На усах застыли капельки жира, и он то и
Дяо Цзы-дун понимал, что у учителя на уме. Но, уверенный в своих силах, считал, что и сам мог бы справиться с любым делом. Односельчане еще назовут его мудрецом! Они живут в нужде и недолюбливают его, но не могут же они винить его во всех своих несчастьях.
– Сам подумай… – сказал праведник. – Взять хотя бы господина Янь Ба… так он и откроет свои амбары… да он им… Мы поступим иначе. В нынешнем году все высохло… Лун Ван согласился послать на землю дождь, но Верховный владыка Юй Хуан не захотел…
Праведник расхохотался, обнажив коричневые, как кофейные зерна, зубы.
Дяо Цзы-дун тоже рассмеялся.
– Эти негодяи еще будут благодарить учителя, – угодливо заметил он. – Кто молился святому Дун Юэ о ниспослании дождя? Праведник Ши, владыка алтаря. Кто совершил обряд гадания, когда взывали к милости Лун вана? Опять же праведник Ши.
…Трижды совершали обряд. Все преклоняли колени. Старухи плакали.
«Благо! Благо! Бодисатва наконец сжалится над нами!»
«Разве я не говорил, что Небо не встанет человеку поперек пути?»
«Не надобно только зло чинить Небу, и Бодисатва всегда защитит и поможет. Три раза гадали, амитаба [3] …Сердца станут мягче, Небо смилуется, и дива в том нет, что святой Дун Юэ указ прислал! Пожалел он нас».
Люди ждали дождя. Каждое утро, на рассвете, они устремляли свой взор к небу. Но там не видно было ни облачка; оранжевое, как яичный желток, солнце всплывало над восточным краем равнины.
Прошло три дня, четыре, пять, семь, полмесяца.
Все терпеливо ждали, но…
3
Амитаба (амитофо) – восклицание буддистов, соответствует русскому «слава богу», «о господи».
– Где же дождь? Неужели молитвы не услышаны?
Целых двадцать пять дней ждали, а солнце все так же нещадно палило. Листья на деревьях пожухли. Поля горели. Сердца людей сжимались от боли.
Среди крестьян началось брожение. Тогда праведник Ши снова призвал всех в храм вознести молитву Юй Хуану о ниспослании дождя. А несколько дней назад пустил новый слух: будто во сне к нему явился святой Дэн Тянь и рассказал, что Лун Ван предстал перед небесным престолом с просьбой ниспослать дождь, но Юй Хуан не внял его просьбе: слишком злы сердца людей, может быть, со временем подобреют. А пока каждый должен покорно переносить свою участь, иначе его гром поразит.
– Опять в храме будут молиться о дожде, – говорили в народе, – ведь праведнику Ши во сне явился святой
Так и заставляли людей жить в страхе, мучиться сознанием несуществующей вины, угождать Бодисатве и праведнику Ши, чтобы очистить свою совесть и вздохнуть спокойно.
Постепенно все затихло…
– И вот опять… – возмущается праведник. – Расторгнуть договор! Я им покажу… Думают заставить нас открыть амбары, поди как просто! Я себе не враг! Отдать мои земли? Да я им…
Дяо Цзы-дун хмыкнул, ощутив некоторую неловкость: храмовые земли учитель называл своими.
Лицо у учителя стало красным, как свежая говядина. Он вливал в себя рюмку за рюмкой и, хотя язык его заплетался, распалялся все сильнее: такое возбуждение обычно переходило в ярость.
– Я хозяин своему зерну! Захочу – отправлю его в Дахэба! Как пожелаю! А ты очумел, что ли? Боишься, они тронут меня? Ты хоть и трус, но я послал тебя в Ба-гуатянь, потому что доверяю тебе… ты – свой человек, свой…
«Свой человек» тоже покраснел, сердце его полыхало жаром, но он овладел собой и глянул на гостя. Глаза у него были мутные, в красных жилках, как после бессонной ночи. Дяо Цзы-дуну вдруг показалось, что праведник одержим дурной страстью, с такой нежностью смотрел он на своего подопечного.
Дяо Цзы-дун больше не слышал шума, доносившегося снаружи: в его ушах звучали лишь слова учителя, который продолжал бубнить, как заведенный: то обвинял ученика в трусости, то успокаивал его, то, заикаясь, требовал к себе внимания и при этом поминутно отрыгивал.
– Со мной… со мной… Ого! Я знаю, что делать… – Кулак с грохотом опустился на стол. Все, что стояло там: рюмки, чашки, – все запрыгало. – Я… мы… мы… Ай-а! Ты все еще боишься?
По лицу Дяо Цзы-дуна разлилась медовая улыбка. Он закивал головой:
– Видно, лишку хватил, вот и боюсь.
– Ладно, ха-ха-ха!
Теперь душа гостя пребывала в полном покое. Он разжал кулак и вытащил из кармана свои золотые часы. Но тут знаки на циферблате будто ожили и пустились в пляс, образовав сплошной черный круг. Ши поднес часы к глазам, но ничего не увидел. Стрелки прыгали, и ему показалось, что их семь или восемь.
В наступившей тишине слух Дяо Цзы-дуна снова уловил нарастающий гул.
– Ну что ж, поужинали и ладно! – Праведник Ши обсосал усы и причмокнул. – Мне пора к Чжан Лю. Хе-хе-хе, баба, что надо!.. В Дахэба продадим зерно. Все в порядке… Куплю ей набор колец. Нет, хватит и одного… Ли И-цин говорит, что у тебя тоже…
Он громко захохотал, и его вырвало прямо на стол.
Хозяин и гость будто сквозь сон слышали шум и грохот, окружавшие их со всех сторон; казалось, дом погрузился в котел с кипящей водой.
А праведник, покачиваясь, продолжал болтать. Он и сам не понимал, что говорит, да и Дяо Цзы-дун не пытался его понять. Оба пили без передышки, ставя рюмки куда попало, стол был весь залит вином.
– Я! Я знаю, что делать… Это… это… Ты… Ли… Ты и Ли…
Вдруг дом задрожал, и в распахнувшуюся дверь толпой ворвались люди. Это они, негодяи Пи-эр и Сюй Хун-фа!