Мои собаки (сборник)
Шрифт:
Все это время Дым нетерпеливо крутил головой, высматривая речных красавиц — он не понял, что рыболов сказал «в запруде». Он понимает более трехсот слов (я специально считал), и конечно, таких, как «река», «озеро», «Русалки» (их не раз видел по телевизору в мультфильмах), но слово «запруда» слышал впервые. Видимо, он решил, что Русалки появятся сразу, как только мы отойдем от рыболовов и будут нас сопровождать до конца путешествия. Дым даже готовился к этой встрече, прихорашивался: разглаживал лапой усы, расчесывал шерсть на загривке.
Наконец, впереди показалась запруда —
Мой друг встревожился, привстал на «мостике» и уставился на необычных созданий. Потом внезапно просиял и повернулся ко мне — Ого! Видал?!
— Да, красивые пловчихи, — выдавил я и, чуть пошевеливая веслом, стал высматривать, где поудобней причалить.
А Дым уже разволновался не на шутку, глазами так и зыркал. Обычно сдержанный, он, от избытка чувств, вдруг разговорился — Смотри, смотри! Какая эта! Какая та!
Он готов был вывалиться из лодки.
— Дым, держи себя в руках! Вернее, в лапах! Не отвлекайся, а то мы врежемся в плотину! — я призвал его к благоразумию, но — куда там! Он залез на «палубу», потянулся, сделал «ласточку», «шпагат», еще какую-то фигуру, и, задыхаясь от восторга, стал посылать Русалкам улыбки и пламенные взгляды.
А они меж тем уже водили хоровод вокруг лодки, и так и сяк переворачивались в воде — прямо зазывали моего друга поплавать с ними и, вроде, заманивали в глубину, хотели показать озерные царства.
Здесь замечу, что вообще-то Дым умеет плавать под водой и не раз это демонстрировал, когда замечал на дне что-либо железное. Как известно, таким умением обладают лишь собаки из породы водолазов — у них перепонки в ушах закрываются, как только пес погрузиться в воду. Дыму, конечно, попадала вода в уши, но, будучи несгибаемо мужественным, он терпел. Бывало, после ныряния, вылезет из воды, трясет ушами, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону; потом отряхивается весь, начиная с загривка и кончая хвостом, чихает и кашляет, но чуть отдышится, снова лезет в воду и, если надо, ныряет. Такой отчаянный смельчак.
Но все это к слову. А в тот момент мой непоколебимый друг немного потерял свою волю. Русалки околдовали его — он перевесился с борта лодки и уже собрался нырнуть к ним, я еле успел схватить его за хвост.
Ну, а потом мы разгружали байдарку и волоком перетаскивали ее через плотину к узкому потоку — все, что оставалось от Великой после запруды. Там же, на отмели, готовили обед, который плавно перешел
За день я хорошо поработал веслом, размял мышцы и чувствовал себя блестяще, как никогда. А вот мой дружище загрустил. Даже отказался от обеда-ужина, влез на плотину и долго неподвижно стоял, всматриваясь в запруду. В лучах заходящего солнца он стоял, как памятник. Печальный памятник.
То, что Дым не стал обедать-ужинать меня не очень удивило — он часто устраивает «разгрузочные дни» (и потому всегда находится в отличной форме), даже ест траву, чтобы очистить желудок. Но в тот день, понятно, он отказался от еды по другой причине.
Чтобы немного взбодрить друга, я затянул «Жил отважный капитан». Вообще-то Дым не любит музыку. Классику еще терпит, а от современной прячется под тахту. Исключение делает для песни про капитана. Ее он знает наизусть и, при случае, мы поем дуэтом.
Песня подействовала на раненое сердце моего друга. Он спустился с плотины, виновато вильнул хвостом, как бы извиняясь за минутную слабость, и стал мне подпевать — точнее, подвывать, вести второй голос. Довольно талантливо.
Закончив пение мы вдруг услышали аплодисменты — на плотине стояла группа туристов.
— Вот собрались перетаскивать лодки, но заслушались вашим пением, — сказали. — Вы артисты? Где можно вас еще послушать?
— Только у костра, — заскромничал я. — Да и в нашем репертуаре всего одна песня, ее вы уже слышали.
— О, а у этого певца медали! Он заслуженный артист! — воодушевилась одна байдарочница.
— Слушайте! А это не та собака, которая нашла гранату? — пролепетала другая.
Оказалось, бородатые поисковики успели прославить моего капитана. Но Дым отнесся к своей популярности с полным равнодушием; и ухом не повел, подошел к воде и стал считать рыбок.
Расхваливая моего друга, охая и ахая, байдарочники перетащили лодки и, попрощавшись, скрылись за поворотом реки.
Глава двадцать первая. Старая мельница и Домовой
Перед тем, как стемнело, я насобирал грибов на опушке леса за отмелью (их там была тьма), а Дым обследовал старую мельницу и притащил оттуда кусок проволоки, из которой я тут же сделал ручку для кастрюли Робинзонов. Как только я закончил возиться с кастрюлей, Дым схватил меня за рукав и решительно повел к мельнице.
Мельница представляла собой бревенчатый сруб без крыши, но с лестницей на чердак; окна заменяли куски мешковины, двери не было вообще. Зато в углу лежал ворох чистейшего сена.
— Королевское ложе, — обрадовался я, и мы с Дымом пошли за вещами.
Засыпать в душистом сене — одно удовольствие. Для меня, после запаха собачьей шерсти, запах высохших луговых цветов идет на втором месте. Для Дыма — на пятом или десятом, точно не знаю. Но на первом, конечно, запах железа.
Так вот, мы лежали в сене спина к спине, и Дым рассматривал пауков, которые в углах старательно плели паутину, а я вдыхал сладкий запах сена и слушал шум воды на плотине — как она сочится сквозь щели, стекает по сваям и дальше, журча, бежит по камням.