Мои воспоминания. Брусиловский прорыв
Шрифт:
Тут ясно обнаружилась обратная сторона медали убежищ: многие из них разрушены не были, но сидевшие там части гарнизона должны были складывать оружие и сдаваться в плен, потому что стоило хоть одному гренадеру с бомбой в руках стать у выхода, как спасения уже не было, ибо в случае отказа от сдачи спрятавшиеся, благодаря метанию гранат вовнутрь убежища, неизбежно погибали без пользы для дела; своевременно же вылезти из убежищ чрезвычайно трудно и угадать время невозможно. Таким образом, вполне понятно то количество пленных, которые неизменно попадали к нам в руки.
Я не буду, как и раньше, подробно описывать шаг за шагом боевых действий этого достопамятного периода действий вверенных мне армий; скажу лишь, что к полудню 24 мая было нами взято в плен 900 офицеров,
Но в это же время у меня имел место довольно неприятный разговор с Алексеевым. Он меня опять вызвал к телеграфному аппарату, чтобы сообщить, что вследствие дурной погоды Эверт 1 июня атаковать не может, а переносит свой удар на 5 июня. Конечно, я был этим чрезвычайно недоволен, что не стесняясь и высказал, а затем спросил, могу ли я, по крайней мере, быть уверенным, что хоть 5 июня Эверт наверняка перейдет в наступление.
Алексеев ответил мне, что в этом не может быть никакого сомнения, но 5 июня опять меня вызвал к телеграфному аппарату, чтобы сообщить иное: по новым данным, разведчики Эверта доносили, что против его ударного участка собраны громадные силы противника и многочисленная тяжелая артиллерия, а потому Эверт считает, что атака на подготовленном им месте ни в коем случае успешной быть не может, что если ему прикажут, он атакует, но при убеждении, что он будет разбит; Эверт просит разрешения государя перенести пункт атаки к Барановичам, где, по его мнению, атака его может иметь успех, и, принимая во внимание все вышесказанное, государь император разрешил Эверту от атаки воздержаться и возможно скорее устроить новую ударную группу против Барановичей.
На это я ответил, что случилось то, чего я боялся, т. е. что я буду брошен без поддержки соседей и что, таким образом мои успехи ограничатся лишь тактической победой и некоторым продвижением вперед, что на судьбу войны никакого влияния иметь не будет. Неминуемо противник со всех сторон будет снимать свои войска и бросать их против меня, и очевидно, что в конце концов я буду принужден остановиться.
Считаю, что так воевать нельзя и что даже если бы атаки Эверта и Куропаткина не увенчались успехом, то самый факт их наступления значительными силами на более или менее продолжительное время сковал войска противника против них и не допустил бы посылку резервов с их фронтов против моих войск. Устройство новой ударной группы против Барановичей ни к каким благим результатам привести не может, так как для успешной атаки укрепленной полосы требуется подготовка не менее шести недель, а за это время я понесу излишние потери и могу быть разбит.
Я просил доложить государю мою настоятельную просьбу, чтобы был дан приказ Эверту атаковать теперь же и на издавно подготовленном участке. Алексеев мне возразил: «Изменить решения государя императора уже нельзя», и добавил, что Эверту дан срок атаковать противника у Барановичей не позже 20 июня. «Зато, – добавил Алексеев, – мы вам пришлем в подкрепление два корпуса». Я закончил нашу беседу заявлением, что такая запоздалая атака мне не поможет, а Западный фронт опять потерпит неудачу по недостатку времени для подготовки удара, и что если бы я вперед знал, что это так и будет, то наотрез отказался бы от атаки в одиночку.
Что касается получения двух корпусов в подкрепление, то по нашим железным дорогам их будут везти бесконечно и нарушат подвоз продовольствия, пополнений и огнестрельных припасов моим армиям; кроме того, два корпуса во всяком случае не могут заменить атак Эверта и Куропаткина. За это время по своей железнодорожной сети и со своим многомиллионным подвижным составом по внутренним линиям противник может подвезти против меня целых десять корпусов, а не два.
Я хорошо понимал, что царь тут ни при чем, так как в военном деле его можно считать младенцем, и что весь вопрос состоит в том, что Алексеев, хотя отлично понимает, каково положение дел и преступность
Впоследствии командующий 4-й армией ген. Рагоза [82] , бывший моим подчиненным в мирное и в военное время, мне говорил, что на него была возложена задача атаки укрепленной позиции у Молодечно, что подготовка его была отличная и он был твердо убежден, что с теми средствами, которые были ему даны, он, безусловно, одержал бы победу, а потому как он, так и его войска были вне себя от огорчения, что атака, столь долго подготовлявшаяся, совершенно для них неожиданно отменена. По этому поводу он ездил объясняться с Эвертом.
82
Александр Францевич Рагоза (1858–1919) – генерал от инфантерии, в Первую мировую войну – командир 25-го армейского корпуса, командующий 4-й армией. В украинском правительстве гетмана П. П. Скоропадского, с апреля по декабрь 1918 г., занимал пост военного министра. После отказа вступить в РККА расстрелян большевиками в Киеве в июне 1919 г.
Тот ему сказал сначала, что такова воля государя императора; на это ген. Рагоза заявил, что он не хочет нести ответственности за этот неудавшийся, по неизвестной ему причине, маневр и что он просит разрешения подать докладную записку, где ясно изложит, что не было никакого основания для оставления этой атаки и что новая атака у Барановичей едва ли может быть успешной по недостатку подготовки; он просил Эверта представить эту докладную записку Верховному главнокомандующему.
Эверт сначала согласился на эту просьбу и посадил Рагозу с его начальником штаба в своем кабинете для составления этой записки; но когда Рагоза эту записку написал и сам вручил ее Эверту, то последний заявил ему, что такую записку он никому не подаст и оставит у себя – и тут только сознался, что инициатива отказа от удара на выбранном у Молодечно участке исходила от него лично и что он сам испросил разрешения в Ставке перенести удар на другое место.
Все это меня чрезвычайно удивило, и я спросил Рагозу, как он сам объясняет себе такой ни с чем несообразный поступок Эверта? Рагоза ответил мне, что, по его убеждению, громадные успехи, которые сразу одержали мои армии, необыкновенно волновали Эверта, и ему кажется, что Эверт боялся, как бы в случае неуспеха он как военачальник себя не скомпрометировал, и полагал, что в таком случае вернее воздержаться от боевых действий, дабы не восстановить против себя общественного мнения.
Впоследствии до меня дошли сплетни, будто Эверт однажды сказал: «С какой стати я буду работать во славу Брусилова?» Я, конечно, этому не верю, но привожу это как доказательство того, чего он, собственно, добился своими действиями в общественном мнении, о котором, по словам ген. Рагозы, так заботился. Русской же армии он повредил бесповоротно.
Как бы то ни было, я остался один. Чтобы покончить с вопросом о помощи, оказанной Западным фронтом, скажу лишь, что действительно в последних числах июня, по настоянию Алексеева, атака на Барановичи состоялась, но, как это нетрудно было предвидеть, войска понесли громадные потери при полной неудаче, и на этом закончилась боевая деятельность Западного фронта по содействию моему наступлению.
Будь другой Верховный главнокомандующий – за подобную нерешительность Эверт был бы немедленно смещен и соответствующим образом заменен, Куропаткин же ни в каком случае в действующей армии никакой должности не получил бы. Но при том режиме, который существовал в то время, в армии безнаказанность была полная, и оба продолжали оставаться излюбленными военачальниками Ставки.