Мои встречи с Анной Франк. Откровения выжившей в концлагере
Шрифт:
Мой отец тоже был замечательным человеком. По рождению Мартин Виллем был голландцем. В начале двадцатого века высшее образование не было широко распространено, но он с детства проявил недюжинные способности к наукам. Юношей он учился в Амстердамской бизнес-школе. Вскоре начал работать в Банке Амстердама. Мало-помалу его стали назначать на все более и более ответственные должности, потом сделали директором банка. Он был очень широко образован, говорил на нескольких языках. Однажды, возвращаясь из командировки в Скандинавию, папа сказал мне: «Нэнн, в следующий раз, когда я туда поеду, я буду говорить на их языке». И я знала, что так и будет.
Они были любящими, но требовательными родителями. В первую очередь, пытались
В начальной школе было хорошо. Сегрегация еще не началась, а это означало, что христиане и евреи учились вместе. Мы по-прежнему жили свободно и счастливо. Я улыбаюсь каждый раз, когда вспоминаю те дни. Хотя меня нередко ругали, потому что я была далеко не самым воспитанным ребенком. Наверное, не раз сводила родителей с ума. Вообще, была сорванцом. Помню, как однажды взобралась на крышу, чтобы таскать яблоки с соседского дерева. Мой брат Бернард Мартин, на два года старше меня, вел себя намного сдержаннее. Трудно представить, что из нас двоих именно я являлась юной леди.
Мы жили в большом трехэтажном доме. Я любила заниматься гимнастикой, благо, пространство дома это позволяло. Попробуйте представить, как моя мама зовет меня на ужин, пока я вишу на гимнастических кольцах…
Я также любила читать. Книги, газеты, журналы – читала все, что попадалось под руку! Рано утром я спускалась к порогу, чтобы забрать отцовскую газету, и читать заголовки, пока поднималась по лестнице. Почему папа никогда не находил странным, что мне требуется так много времени, чтобы подняться по этой лестнице? Может быть, он понимал, что я делаю. Вероятно, папе было приятно знать, что его дочь интересуется тем, что происходит в мире, что у нее такой же живой ум, как у матери. Сегодня я понимаю, мои родители поощряли нас сформировать собственное мнение, а не навязывали нам мнение других. Это проявлялась и в отношениях с религией. Мы не были ни еврейско-ортодоксальными, ни еврейско-традиционными.
Моя мать говорила, что она не любит преувеличивать, а отец считал себя либералом. Это не означало, что наше воспитание не включало в себя религии. Отец пять лет заставлял меня учиться у раввина. Он считал важным для меня изучать историю нашего народа. Мы не слишком часто ходили в синагогу. Однако, когда необходимо, мой отец был вполне способен провести миньян, общественную молитву, для которой требовался кворум из десяти мужчин-евреев.
Потом все изменилось. Я помню Хрустальную ночь в ноябре 1938 года, когда еврейское имущество было разграблено, а синагоги сожжены по всей Германии. Гитлер явно начал претворять в жизнь свой план преследования и уничтожения евреев. Однако в Голландии еще не осознавали нависшей над страной неминуемой опасности. Поскольку во время Первой мировой войны мы сохраняли нейтралитет, все думали, что и в этот раз произойдет то же самое.
Да, антисемитизм и раньше присутствовал, но в Голландии он был не столь явным, как, например, в Польше, где Гитлер посеял свое семя на заведомо плодородной земле. Когда в 1925 году он опубликовал «Майн кампф», написанную им во время пребывания в тюрьме, его сообщение о нас, «паразитах», еще больше нашло отклик в таком контексте. Кроме того, после Первой мировой войны Германия была опустошена в финансовом, политическом и социальном плане. Все стороны были готовы компенсировать свои потери за счет евреев.
Мне и моей семье подписали смертный приговор 22 марта 1941 года. После оккупации в умах людей уже не было никаких сомнений: положение еврейской общины в Голландии будет ухудшаться. Нацисты быстро решили, что все голландцы, если они евреи, должны объявлять себя таковыми властям. Эти декларации, как и управление всеми гетто в Польше, где евреи фактически содержались в заключении, управлялись еврейскими советами, созданными нацистами. Эти учреждения сыграли весьма противоречивую роль во время Холокоста.
Со временем евреи все больше изолировались от общества. Я видела, как мою свободу уничтожают на моих же глазах. Наша жизнь в Голландии явно ухудшилась. В конце 1940 года государственных служащих-евреев уволили вместе с учителями-евреями. Вскоре были приняты дополнительные меры изоляции. Нам запретили пользоваться общественным транспортом, парками и кинотеатрами. Некоторые учреждения вывесили таблички с надписью «Евреям вход воспрещен». Когда мы посещали те немногие места, куда нас еще пускали, нам приходилось носить желтую звезду Давида. Так нас всегда можно было идентифицировать. Это заставляло меня чувствовать себя крайне уязвимой.
Евреям запрещалось заниматься бизнесом, даже иметь социально значимую профессию. К сожалению, несмотря на попытки банка сохранить столь компетентного управляющего, каким был мой отец, его в конце концов уволили. Я до сих пор удивляюсь, насколько все это было безумно.
По мере реализации планов Гитлера, ситуация будет становиться все более и более опасной для нас. С немецкой аккуратностью нацисты накопили достаточно информации о евреях в Голландии. Они планировали наше уничтожение. В конце 1941 года евреям сообщили, что они больше не имеют права выбирать школу, в которой хотят учиться. В Голландии было создано 25 еврейских гимназий, и мне пришлось учиться в одной из них. Не помню, что я чувствовала в тот момент, когда услышала эту новость. Это было то, что мы должны были сделать, поэтому мы просто сделали это. Но представьте себе маленькую двенадцатилетнюю девочку, которой в одночасье приходится полностью изменить свой взгляд на жизнь. Мне было запрещено видеться с моими собратьями-христианами. Я больше не могла ходить к ним домой или отмечать их дни рождения.
Лицей по адресу Voormalige Stadstimmertuin 1 в Амстердаме, где вместе учились Нанетт Блиц-Кёниг и Анна Франк (современная фотография)
Мы ничего не могли сделать, нам просто пришлось смириться с новыми реалиями. Словно немцы стали богами, направляющими нашу жизнь, играющими с нашими судьбами. Сами голландцы, движимые страхом, приняли решения нацистов, не подвергая их сомнению и даже не протестуя.
В новой «еврейской» гимназии я познакомилась с этой гениальной, худощавой девушкой с пленительной улыбкой – Анной Франк. Помню, она сразу привлекла к себе общее внимание живостью характера и умом. По счастливой случайности мы с Анной оказались в одном классе.
В той гимназии мы все были евреями, и ученики, и учителя. Ситуация была более чем драматичной. В первый год у нас в классе было тридцать учеников, в начале второго года – всего шестнадцать. Ученики просто начали исчезать. Больше мы о них ничего не слышали. О них никто даже не упоминал. Они скрывались или их депортировали? – гадали мы. В конце 1942 года голландская пресса сообщила, что нацисты решили отправить евреев в трудовые лагеря в Германии.
Депортация представляла собой самый разрушительный сценарий. Мы жили в постоянном страхе за себя и за наших близких. Представьте: однажды вы просыпаетесь, а ваших двоюродных братьев нет. На следующий день ваша бабушка депортирована и исчезла, как будто ее никогда и не было. Это очень давит на психику. Но именно в той атмосфере коллективной тоски и страданий мы становились все более близки. Мы, группа еврейских детей не старше четырнадцати лет, поддерживали друг друга как взрослые.