Мои жизни, мои смерти, мои реинкарнации

Сулимов Дмитрий Викторович

В Германии создавалась новая, мощная промышленность нового вида боевой техники, какой ещё не было на земле никогда ранее. Я был счастлив в своей работе. Я быстро продвигался по служебной лестнице, прыжками, и годы мелькали, как мгновения. Работа приносила только радость, и жизнь была как ощущение сплошного, овеществлённого счастья. И счастье это было ценно не только самим своим фактом, но и тем, что я, будучи грамотным инженером-технологом, стал хорошим авиационным специалистом, уже интуитивно чувствующим этот предмет. Я знаю весь технологический процесс сборки до последнего нюанса, а наши истребители — до последнего винтика, до последней заклёпки. Восприятие самолётов у меня перешло уже в область чувств и ощущений. Я воспринимаю их уже как живых существ: я чувствую, как они дышат, как в полёте изгибаются их тела, как воздушные потоки омывают их корпуса и конечности… И главное, — я уже имею авторитет в обществе, и пользуюсь заслуженным уважением в нашем сплочённом кругу.

Мой немецкий педантизм развился во мне до такой степени, что если какая-то мелкая деталь в стройном

облике идеальности выделялась из общего совершенства, нарушая гармонию, это вызывало в моей душе глубокое чувство дискомфорта, заставляя бурлить и возмущаться всё моё естество. Только совершенство до последней детали вызывало во мне удовлетворение.

Для немца, по большому счёту, не имеет значения, сколько времени было потрачено на изделие — час, день, месяц, год… Он — творец-создатель, облекающий свою одухотворённую мысль в плоть и кровь, по сравнению с которым время, — всего лишь условность. Время вообще не имеет значения перед творением рук человеческих, эстетически превозносящим жизнь, набрасывая на остов мёртвой материи покрывало материализованного духа. Качество — вот критерий затраченного времени.

Однажды я встретил девушку, образ которой поразил моё воображение своим совершенством. Её звали Марта (условно). Стройная, тонкая, точёная фигура, тонкие черты лица, короткая, мальчишеская стрижка чёрных волос, и бесконечность в чёрных холодных бездонных глазах. Удивительная гармония внешнего облика и внутреннего, стройного как кристалл, духовного мира, поразили, просто околдовали меня. Я сразу понял, что она станет моей женой. Даже если я буду потом об этом жалеть, она будет моей, во что бы то ни стало. И я добился своего. Работа, которой я отдавал всю свою энергию, и которой я жил, жена, глядя в глаза которой я видел смысл мироздания, и великая идея, сплотившая нашу нацию. Вот для чего стоит жить и умереть! Разве можно было не быть счастливым в этой стране?!

Где-то в середине 1938 года я, в составе небольшой группы немецких авиационных специалистов был направлен в союзную нам Японию для «обмена опытом». Таких групп, видимо, на авиазаводы Японии было направлено несколько — по одной на каждый конкретный объект. Тот авиационный завод, на который попал я, не произвёл на меня никакого впечатления. Опытом, впрочем, пришлось обмениваться только нам в одностороннем порядке, поскольку авиапромышленность Япония явно, и очень сильно отставала от нашей. Фактически же нам пришлось участвовать в её строительстве и модернизации. Но сама Япония произвела на меня потрясающее воздействие. Я попал в сказочную страну из нереальных снов, затерявшуюся во времени, где люди живут по заветам минувших столетий, а понятия о чести и достоинстве руководят их поступками как непреложный закон, и где честь — важнее, чем жизнь. Из механизированной, урбанизированной Европы я вдруг попал в совершенно другой мир, полный философской мудрости, испоконвечных преданий, сказок и легенд. Я был как маленький мальчик, попавший в антикварную лавку, полную таинственных и волшебных предметов. Моё сознание как бы провалилось в безвременье прошлых столетий, и я ходил по лабиринтам узких улочек, как завороженный, забыв про всё на свете, — и про существование далёкой и какой-то нереальной теперь Европы, и про какую-то работу, и про то, что существует вообще что-то, кроме этого сказочно-призрачного мира.

В этой волшебной стране я встретил ту, которую, кажется, уже знал когда-то давным-давно, ту, которой принадлежала вторая половина моей души, унесённой в другой мир. Её звали Уоми (условно). Дочь японского авиационного специалиста, которую я увидел на очередном «приёме» в честь немецких гостей (собственно, большое чаепитие), данном на этот раз её отцом. Возникло странное, необъяснимое ощущение духовной, родственной близости между нами, когда я её увидел, полностью отключившее меня от реальности. Моя душа зазвучала всеми струнами, не чувствуя, не замечая своей физической оболочки. Я не видел и не чувствовал ничего и никого вокруг, кроме неё. Уже потом, когда я оказался у себя в номере, я стал думать, какое впечатление своим странным видом я мог оказать на её семью и всех присутствующих. Вероятно моё состояние тогда очень красноречиво говорило о моих чувствах, ибо с того раза я часто стал замечать улыбки и смешки моих товарищей и ловить на себе вопросительно-недоумённые взгляды шушукающихся между собой японских инженеров при моём появлении. Не представляю даже, как это всё выглядело со стороны, но с того раза я каждый день после работы стал встречаться с ней.

Мы совсем не разговаривали, да мы и не могли произнести ни одного заученного слова. Я не помню её лица, ведь я и не замечал его. Мы даже не прикасались друг к другу. Только ощущение её, — нежное, как от цветка сакуры, только её образ, — ровные, прямые, чёрные волосы, и прямая, ровно подрезанная чёлка, от виска до виска, и неизменно белые одежды, на фоне неизменно чёрных моих. Нам не нужны были ни глаза, ни свет для них, чтобы можно было видеть. Наши отношения были непонятны для окружающих, наше общение было пугающе-странным для простых смертных. Это была любовь богов, сошедших на землю, и случайно оказавшихся в телесных оболочках, которые им были совершенно не нужны, ибо у них были их души, соединившиеся в одном божественном дыхании… Господи, что же я делаю, что происходит со мной? Ведь меня же дома ждёт моя жена, ждущая от меня ребёнка, а я «кручу роман» с девушкой, которая ещё ничего не видела, замкнутая в стенах дома своего отца, и сама, по сути, ещё является ребёнком. И ведь она испытывает ко мне те же непонятные чувства, из другой реальности, что и я к ней!.. Господи, останови

нас…

Так промелькнул год. Время моей командировки истекло: кажется, началась война с Польшей, и нас всех вернули на родину, где мы были уже нужнее. В Японии я оставил половину своей души. В Германии меня ждала Марта, чтобы показать мне моего сына, моего наследника. Я вернулся домой, и стройный ряд моей жизни вновь занял своё место, оставив в моей памяти чувства, которые приходят только немногим, становясь возможными в этом мире, наверное, раз в тысячу лет.

Германия поднялась с колен после поражения в прошлой войне, когда условиями Версальского договора ей было запрещено выпускать военные самолёты. И теперь все силы были брошены на их создание и развитие. Вся моя дальнейшая деятельность была связана с новейшим немецким истребителем — «Мессершмитом-109». На то время это был самый перспективный и, пожалуй, самый технологичный истребитель мира. Германия возродилась из пепла. Возникла идея, возродившая дух немецкой нации, позволившая из отставания в десятки лет от остального мира по всем видам боевой техники, перевести Германию в разряд самых развитых стран мира, снабдив её всем самым совершенным, что могла дать конструкторская мысль того времени. Да! Мы — великая нация, я горд, что принадлежу ей, и я отдам на её благо все свои силы и саму жизнь. Германия уже встала на ноги, и теперь подле них опять лежат судьбы всего мира. И теперь некогда ущемлённое, подавленное и растоптанное самолюбие требует возврата отобранных у неё чести и достоинства, над которыми когда-то надругались её враги. Аннексирована Судетская область на северо-западе Чехословакии — исконно немецкая земля, которая уже возвращена в лоно Германии, и теперь там построен новейший немецкий авиационный завод для выпуска «Ме-109», с которым и будет связана вся моя дальнейшая жизнь.

За заводом был расположен небольшой испытательный аэродром, с которого наши заводские лётчики взлетали в небеса на только что собранных истребителях, гоняя их на всех режимах и высотах перед отправкой на фронт. Я очень любил смотреть на это небо. Яркое, ослепляющее солнце, воскрешающее мою душу, весёлый, резкий ветер, играющий в моих волосах, и «ангелы смерти», чёрными распятиями мелькающие в голубых, бездонных небесах! Что может быть прекраснее?!.

В нескольких километрах от этого завода, теперь ставшего моим родным домом, недалеко от маленького городка, стоит мой коттедж, находящийся на краю нашего коттеджного посёлка, где живут практически все наши инженеры. И хотя в каждом домике кроме кухни и кладовой есть две-три комнаты, практически никто из них не привёз сюда свою семью. Да и зачем? Ведь весь день мы проводим на заводе, а в домиках порядок наводят служанки. Зачем нашим жёнам видеть лица своих мужей, — со временем уже осунувшиеся и исхудавшие от изнурительной деятельности, если они могут жить с нашими детьми у своих родителей в спокойной ещё Германии, и получать к праздникам наши поздравительные открытки? Пусть уж лучше каждый будет занят своим делом.

По приезду из Японии, все свои заработанные командировочные деньги я, почти не задумываясь, одним махом потратил на роскошный, ужасно дорогой и идеально совершенный автомобиль. Цена его была очень большой — за неё можно было купить, наверное, пять-шесть обычных автомобилей среднего класса или семь-восемь подешевле. Мои сослуживцы ходили вокруг меня с недоумёнными лицами, постольку классическая немецкая расчетливость не давала им возможности понять логики моего поступка. Но логики в нём и не было — одни восторженные эмоции, поскольку я и сам был весьма ошарашен своей покупкой, не в состоянии рационально объяснить это даже самому себе. Это был роскошный, длинный, двухдверный «спортивный лимузин» блеска чёрного лака и полированного хрома, с кожаными диванами вместо обычных кресел и огромным мотором, как у истребителя, воплощение то ли Бога, то ли Дьявола. Когда я мчался в нём по немецким автобанам, я действительно чувствовал себя, как в истребителе, и чувства этого я уж точно обратно не променял бы ни на какие деньги. Ведь я встретил в своей жизни почти идеальную не вещь даже, а эмоцию, которая наполняла моё сердце радостью всю оставшуюся мне жизнь, и понятие цены её для меня растворилось в её совершенстве. Для немца иметь настолько дорогую машину считалось непозволительной, нерациональной роскошью. И в этом смысле, в этом единственном случае, я немцем не был. Ведь моя машина, моя «ласточка», ставшая фактически моей любовницей, была моей единственной оставшейся у меня радостью, из той, ставшей уже далёкой, довоенной жизни. (Я очень хорошо её помню, даже лучше, чем истребители, которые мы собирали. Я долго искал в Интернете, и сразу её узнал, как только увидел. Это был автомобиль марки «Хорьх-853А» концерна Ауто Унион, конца 1939 года выпуска. Везде упоминалось, что эта модель имела рядный восьмицилиндровый пятилитровый двигатель, но мне почему-то помнится, что у моей стояла двенадцатицилиндровая V-образка. Может я ошибаюсь, а может, что мне и поставили такой двигатель под заказ).

Я специально выбрал свой коттедж крайним в нашем посёлке, сразу невдалеке от трассы, ведущей к заводу. Каждый день на рассвете я вставал, и, одевшись и позавтракав, выходил на веранду, и прямо над корпусами нашего завода, расположенным от меня в километре — двух за полем, я видел огромное красное восходящее Солнце! Всех наших инженеров забирал на работу один и тот же автобус утренним рейсом, а привозил вечерним, и мало кто пользовался своими автомобилями, да и были они не у всех. Но я каждое утро мчал на свой завод по пустому шоссе в своей «ласточке», наблюдая, как белые пунктирные полосы разделительной разметки сливаются в одну сплошную, да деревья, стройным рядом растущие вдоль дороги, бешено мелькают за окнами моей машины.