Мокко. Сердечная подруга (сборник)
Шрифт:
Я вернулась к Малькольму. Присела. Меня трясло, потом я вдруг ощутила сильный позыв к рвоте. Я подбежала к двери в маленькую ванную комнату, вошла, и там, над унитазом, меня вырвало. С каждым спазмом во мне росла боль. В поисках опоры я навалилась на раковину и разрыдалась. Сережка вывалилась из моего уха и упала на белую плитку пола. Я подобрала ее и изо всех сил сжала в кулаке.
Я думала о той девочке. О ее родителях. Я думала о Малькольме, о том, что мы с Эндрю будем делать, если… Нет, об этом нельзя даже думать! Не думать ни о чем вообще! Или о чем угодно, только не о той малышке. О чем угодно, только не о Малькольме! Ни о чем не думать. Освободить сознание… Я никак не могла перестать плакать. И боль в сердце не проходила. Живот снова свело спазмом. Я со стоном присела и обняла колени руками. Не знаю, сколько времени я так просидела. Я говорила
Когда я встала – а мне казалось, что успела пройти целая вечность, – то почувствовала себя старухой с изможденным лицом, которой трудно дается речь.
На следующий день я снова осталась в палате наедине с Малькольмом. Мы с Эндрю решили, что Джорджии не следует видеть брата в таком состоянии. Но она так просила взять ее с собой в больницу, что мы уже готовы были пойти на попятную. Мы сказали ей, что посоветуемся с доктором, узнаем его мнение. Я не спала всю ночь. Встав с постели, я выпила чай, завезла дочку в школу и вернулась к сыну. Эндрю должен был сменить меня после обеда. Я прихватила с собой газеты, компьютер, мобильный, но так и осталась сидеть неподвижно у его кровати. Не хотелось ни работать, ни говорить, ни читать. После вчерашнего происшествия – смерти девочки из соседней палаты – во мне поселился страх. Мне хотелось неотлучно быть при сыне, словно я могла защитить его, как если бы мое присутствие, мое тело могло предотвратить самое страшное. Я словно превратилась в крепость из плоти и крови. Вчера вечером по пути домой я поддалась идиотскому искушению послушать голос Малькольма на автоответчике в его мобильном. Этот голос – одновременно мягкий и серьезный, детский и подростковый.
– Привет, это автоответчик Малькольма. Ты можешь говорить или молчать, решать тебе. Hasta la vista, baby! [23]
Такой знакомый голос. И такой живой. Такой веселый. Дерзкий. Его голос… Услышу ли я его снова вживую? Я прослушала сообщение раз десять. Как такое возможно – слышать этот голос всей душой, сердцем и видеть своего сына в коме, который, возможно, не заговорит больше никогда?
И вот мы с Малькольмом снова в больнице, через тринадцать лет после его рождения. Как если бы мы еще тогда не пресытились больницей – и он, и я. Словно эти длинные месяцы, которые я, беременная, пролежала в постели сама не своя от страха, снова вернулись, только теперь он, а не я, лежит на кровати, хотя я по-прежнему умираю от тревоги. Когда он был у меня в животе, я боялась его потерять. Он давно вышел из моего лона, но я все так же живу в страхе. Наверное, все мы, матери, такие. Наверное, быть матерью – это постоянно испытывать страх, который никогда не проходит, никогда не ослабляет хватку. Сидя рядом с ним, в двадцатый раз напевая «Lavender’s Blue» или прочитывая снова и снова список приятелей, которые ему звонили, глядя на бледное лицо сына, я пыталась найти ответы на вопросы, которые не давали мне жить спокойно. Что, если бы я зашла за ним в ту среду после урока музыки? Если бы я была с ним рядом? Может, тогда водитель сбавил бы скорость? Может, подростка тринадцати лет еще нельзя отпускать в город одного? Что, если это я во всем виновата? Может, я – из тех матерей, которые не заботятся должным образом о своих детях? Ну нет, все это глупости! Конечно, в случившемся нет моей вины!
23
До скорого, малышка! (исп. – англ.)
Во всем виноват тот тип за рулем «мерседеса», тот, который не остановился, тот трус! Думает ли он о Малькольме? Или просыпается каждое утро после той среды с легким сердцем? А может, все-таки думает: «Черт, что там с этим парнем? Мальчиком, которого я сбил…» И как только он может спокойно смотреть на себя в зеркало! Думает ли он о том, что его найдут? Испытывает ли страх? Или считает, что сумеет выкрутиться? Выкрутиться, «отсидеться в тихом уголке», как говорит мой сын. Ну нет! Over my dead body! В переводе на французский это звучит как «Только через мой труп!». Может, не столь веско и выразительно, как в языке оригинала, но все же…
Никогда это выражение не казалось мне таким ясным, таким уместным, как в то утро. Мне снова вспомнилась умершая девочка. Лица ее родителей. Их страдание, острое ощущение пустоты… Невыносимо! Вспомнилась боль, испытанная мною
И вдруг я поняла, что теперь могу говорить с ним по-настоящему. Могу озвучить что-то кроме «Lavender’s Blue» или перечня имен его приятелей. Я могу сказать ему все.
– Мы найдем его, ангел мой, мой мальчик! Малькольм, слушай меня! Мы найдем типа, который сбил тебя и сбежал. Я сама его найду. Обещаю тебе! Пусть флики тормозят, пусть на это уйдут месяцы, пусть говорят, что это невозможно, что он растворился в воздухе, но я его разыщу. Еще не знаю точно как, но у меня получится. Хоть твой отец и не согласен, потому что считает, что надо дать полицейским время сделать их работу… Этот подонок не выкрутится. Клянусь тебе! Over my dead body!
Часть II
Я увидела, как он выходит из метро. Как всегда, не в униформе. Наверное, он переодевался уже в комиссариате, в раздевалке. В обычной одежде он выглядел совсем по-другому – не скажешь, что полицейский. Просто мужчина, такой же, как все. Я следила за ним уже несколько дней, поэтому успела узнать его привычки. Он приезжал на работу к восьми утра, заходил в кафе напротив комиссариата и покупал себе большой стакан кофе со сливками и круассан. Весь день он безвылазно сидел в этом огромном здании. А в обед, наверное, ходил со своими коллегами в местную столовую. Ближе к шести вечера он возвращался домой.
Один раз я даже проводила его до самого дома. Он жил возле кладбища Пер-Лашез, в многоквартирном доме, который, по всей вероятности, был населен только полицейскими. Я узнала, на каком этаже его квартира, как выглядит его дверь. В телефонном справочнике нашла его номер, рядом с которым была указана фамилия и первая буква имени: Лоран Л. Женат ли он, есть ли у него дети? Об этом мне не было известно. Я никого не поставила в известность о своем плане. Ни Эмму, ни Эндрю. Собственно, плана как такового и не было, просто идея. Наитие. То, что могло помочь мне продвинуться к цели. Что помогало мне вставать по утрам и не терять надежду. Что вселяло в меня уверенность, давало силы день за днем смотреть на восковое лицо моего сына. Мой секрет.
Я почувствовала, что готова, на восьмой день. Приехала в комиссариат и сказала, что хочу с ним поговорить. Мне ответили, что сейчас его позовут. Пока все шло хорошо. Он действительно пришел очень быстро. По его виду я поняла, что он меня узнал. Легкая улыбка… Глаза по-прежнему ясные. Я сказала, что мне нужно с ним поговорить. Он подвел меня к стоящему в коридоре трясущемуся кофейному агрегату. И предложил стаканчик кофе. Я отказалась. Я не знала, как начать разговор. Подыскивала слова. Однако он заговорил первым:
– Мальчик до сих пор в коме?
Я кивнула.
Он вздохнул.
– У нас тоже ничего нового, мадам. Это долгий процесс.
К этому я была готова.
– Я хотела бы взглянуть на дело. Прочитать показания свидетелей. Вы можете мне их показать?
Не сказать, чтобы моя просьба его удивила. Через минуту я снова сидела в комнате, куда нас с Эндрю привели в тот первый, незабываемый день. Который теперь кажется таким далеким… Лоран протянул мне папку, на которой были написаны наша фамилия и регистрационный номер. Я села на стул и принялась читать. Это было похоже на роман. Наши с Эндрю персональные данные, потом наши показания. Свидетелями происшествия было трое: пара случайных прохожих и водитель автобуса 91-го маршрута. Инцидент произошел у них на глазах, потом машина, сбившая Малькольма, скрылась. У водителя автобуса была бельгийская фамилия – Ванденбосх. Он жил в пригороде, в его южной части. Он сказал следующее: «Я не мог видеть, кто сидел за рулем. Но мне показалось, что это была женщина. Я видел белые кудрявые волосы».