Молчаливое море
Шрифт:
Метр за метром погружается лодка в холодное и безмолвное нутро моря. Загустел воздух в отсеках, стал волглым и вязким, как кисель. Прослезились крашеные переборки.
В рубке акустиков душно, как в парной бане, температура здесь выше, чем в других отсеках. В свете индикаторных ламп лоснятся голые потные спины операторов.
— Шум винтов противолодочных кораблей! Пеленг...— кричит в мегафон старший из них. — Контакта с нами не имеют...
— Стоп оба мотора! — Это снова Костров. — Штурман, будем идти толчками! Боцман, докладывать изменение глубины!
Рядом
По корпусу лодки внезапно ударяет дробина. Она врывается пистолетным выстрелом в тревожное молчание моря. За ней — вторая, третья, целая горсть,..
— Посылки гидролокаторов! Пеленг... — частит акустическая рубка.
Лодка обнаружена. Из дробин сплетена цепочка, на которой корабли ведут подводную лодку, как паршивую собачонку на живодерню.
Множество глаз из разных углов центрального отсека смотрят на командира. В этих взглядах — любопытство и надежда.
— Как меняется пеленг? — спрашивает Костров у штурмана.
— Быстро на нос, — отвечает старший лейтенант.
— Характер маневрирования кораблей?
— Вцепились, как клещи, товарищ командир...
— Я спрашиваю их курс! — сердито обрывает Костров.
— Лежат на курсе сближения!
— Лево на борт! Боцман, ныряй на глубину!
— Зря погружаемся,— негромко говорит Левченко. Это его первые слова, произнесенные за все время уклонения от атаки. — Внизу звуковой канал. Наоборот, надо подвсплыть...
— Здесь командую я! — Голос Кострова необычно резок. — Боцман, погружайтесь!
Лицо старпома темнеет. Он опускает голову и склоняется над своими таблицами.
Разноцветные линии на маневренном планшете неумолимо сближаются. Оттого, видно, так повеселел посредник.
— Право на борт! Дробь, оставить руль прямо!
«Главное — без психа», — мысленно успокаивает себя Костров.
— Стоп левый мотор! Штурман, обстановка?
— Ведем на хвосте, товарищ командир...
— Стоп оба мотора!
— Дифферентуемся на нос. Теряем глубину! — Это уже хрипловатый басок Тятько.
— Левый малый вперед! Оба малый вперед!
Противолодочные корабли перестроили ордер. Один из них резко сбавил ход, наводит остальных, идущих самым полным. Это уже похоже на боевой курс.
— Право на борт! Стоп левый мотор!
Поздно... Где-то совсем рядом лопается граната, обозначающая серию глубинных бомб. Накрытие! Сегодня море было молчаливым союзником тех, кто наверху.
— Разрешите отбой боевой тревоги? — спрашивает Левченко у командира.
Тот не отвечает, хотя по-прежнему стоит рядом. Тогда Левченко неторопливо сворачивает свою бухгалтерию.
— Командуйте всплытие, старпом, — секунду спустя приходит в себя Костров.
Солнце забралось уже на самую макушку неба. «Неужто полсуток провели под водой?» — мысленно удивляется посредник. Для него время пролетело,
Солнечные блики рыбьей чешуей поблескивают на изгибах ленивой зыби. Шторма как не бывало. Сменившийся ветер разом прибил волну.
Чуть погодя к лодке приближается и насмешливо кланяется ей один из противолодочных кораблей. На парусиновом обвесе мостика у него алеет призовая звезда.
— Заслуженный противник! — цокает языком замполит Столяров. — Такому и проиграть не стыдно!
Хитер замполит, но Костров благодарен ему за моральную поддержку.
— Сигнальщик! — командует он.— Передайте семафор на МПК! Комдиву. Один — ноль в вашу пользу. В долгу не останусь. Костров.
С минуту он глядит на то, как сигнальщик, хлопая жалюзи прожектора, складывает в текст точки и тире. Потом отворачивается и передает по боевой трансляции вниз:
— Штурман, проложите курс в базу!
Перед самым моим приездом прошли в Кострах ядреные ливневые дожди. Подоспели они в самую тютельку, и трава после них вымахала выше колен. Косить ее было легко и радостно. На делянке я встал в ряд следом за мамой и, поплевав на ладони, взялся за потемневший, отшлифованный отцовскими руками черенок литовки.
— Ну, бог в помощь, сын! — сказала мама, с первым замахом выступая вперед.
Пахучим зеленым веером легла вокруг ее ног скошенная трава. «Вжик-вжик» — тенькнуло жало моей косы и... глубоко врезалось в землю. Я торопливо выдернул его и, размахнувшись вдругорядь, снова поднял дерн.
— Совсем разучился ты, Саня, крестьянствовать, — ласково и грустно улыбнулась мама.
— Погоди, приноровлюсь! — не сдавался я, пучком травы счищая с острия черные с белыми прожилками комья дерна. Потом снова поднял косу и с добрым замахом пошел за мамой
«Дзень!» — опять ойкнуло жало, втыкаясь носом в узловатый комель.
— Повыше литовку веди, Санечка! — оглянувшись, подсказала мама.
Через час-полтора я оставил ее далеко позади. Тихо вздыхая, ложилась к моим ногам трава. Пахла она земляникой и медом. С мохнаток клевера поднимались тяжелые шмели. Иногда они не успевали взлететь и натужно гудели, выбираясь из-под рухнувшего валка.
Дышалось вольготно. Раззуделись сильные руки и сами поспевали за литовкой, а со лба и щек трусились в скошенную траву горячие росинки пота. Снял я форму — и снова стал сельским парнем, охочим до крестьянской работы. Словно никуда не уезжал из Костров. А все недавнее — и бегство на край света, и буксир «Бриз», и военно-морское училище — казалось удивительным сном.
К полудню, когда я по второму ряду прокашивал свою делянку, ненароком засек перепелку. Видать, затаилась она в гнезде и вспорхнула, когда зазвенела над ним коса. Упал на стерню лишь кровавый ошметок перьев. А в гнезде осиротели четыре серых, едва оперившихся птенца. Я принес их вместе с гнездом к артельному навесу, под который со всей луговины собирались полдничать косари.