Молчание посвященных. Эффект бумеранга (сборник)
Шрифт:
– Ни, ни, – отмахнулся милиционер, – те булы инши.
– Фамилия «нимцев»?
– Хер фон… Язык зверзнешь, як его бисову душу?.. Зибер… Залбар… Забарбадж, з мисту Кельн.
– Вот этот? – показал старший фотографию Савелова. – Лет сорока, высокий, глаза карие.
– Ни-и, – мотнул головой милиционер. – Вин дуже старый, а очи блакитни, як Чорнэ морэ пид Одэссою. Турыст вин, та дытына з жинкой. Гарна така жинка, ни яка тоби москальска гоплыха.
– Придется ждать, когда наш кадр появится, – бросил остальным старший и, скривившись, потер виски. – Вчера у соседа оттянулся на дне рождения, а сегодня в мозгу звон Бухенвальда.
Парни переглянулись и посмотрели на милиционера, склонившегося с тоненькой ручкой в натруженных крестьянских пальцах над школьной тетрадью.
– Так, зараз рэгыстрируэмо, – бормотал тот, – Забарбадж з миста Кельн, шо в Нимэтчине.
– Как тебя зовут? – спросил его главный.
– Сэржант Трохим Опанасько, – с деревенской степенностью ответил милиционер. – Мэнэ тут уси селяны дядько Трохим кличут, хлопчики.
– Вот ты, дядько Трохим, марки с немчика содрал, а квитанцию забыл небось выписать… А если мы телегу на тебя спустим: так и так, мол, сержант ваш ментовский Опанасько валюту с иностранцев дерет и квитков не выписывает. По валютной развеселой статье нет желания загреметь, а, дядько Трохим?
– Яки марки, яка валюта? – лицо милиционера наливалось на глазах буряковым цветом. – Брэхня цэ! Брэхня!!!
– Органы никогда не «брэшут», сержант Опанасько! – ледяным тоном обрезал его старший. – За злостную клевету на органы тоже статья имеется.
Один из приезжих неожиданно крепко обнял гаишника за плечи, другой тем временем ловко выудил из кармана милицейской куртки, вместе с измятыми трояками, пятерками и червонцами, злополучные пятьдесят немецких марок.
– А это что? – скривил тонкие губы старший. – Валюта, дядько Трохим.
– Цэ ж дытыни прэзэнт на морозиво! – едва не заплакал тот.
Ответом ему было ледяное презрительное молчание, от которого у милиционера под курткой загулял сибирский мороз. Потом один из приезжих смилостивился:
– Слушай, дядько Трохим, а не поменять ли нам к обоюдной выгоде твой «прэзэнт» на горилку с салом?
– Цэ нэ можно, у магазини горилки нэма, – уныло ответил милиционер и, спотыкаясь на ватных ногах, направился к мотоциклу, стоящему за будкой. – Пойду, хлопцы, до села, може, у бабкы Ганны зараз самогону нашукаю. Гарный у ей самогон.
– Поезжай, поезжай, – согласился старший и выхватил из его рук жезл. – А палку оставь нам, на всякий случай.
– Який случай? – вскричал тот. – Бэз мэнэ, хлопци, нэ можно!
– Не ментовской жопе Контору учить! – толкнул его в спину старший. – Езжай, езжай и без самогону не возвращайся!
Мотоцикл милицейского сержанта разразился громкой пулеметной дробью. Когда она затихла за бугром, старший взялся за рацию:
– Первый, докладывает Пятый. Объект не появлялся. Нет, нет, инспектор ГАИ регистрирует все машины с зарубежными номерами и фамилии их владельцев.
– Пятый, я Первый, по сложившейся обстановке задача усложняется: в случае появления у тебя красной «девятки» КИА 26–36 проследи направление ее движения.
– Понял, Первый!
– Исполняй, Пятый.
– Есть исполнять, Первый!..
Стелется под колеса машины асфальтовая дорога. Желтые краски степной крымской осени быстро сменяются желто-серыми оттенками щетинящегося на угорах, разбеленного сизой изморосью жнивья. Нависшие над дорогой низкие рваные облака гонят впереди себя из северных краев запоздалые стаи перелетных птиц, грозят вот-вот опрокинуться на землю первым снегом.
В салоне машины непрерывно звучит немецкая классическая музыка: Баха сменяет Гендель, Бетховен, Вагнер.
– Постарались ребята! – отметил Савелов. – Подобрали по легенде все немецкое, комар носа не подточит. А вы, милая фрау, какую музыку предпочитаете? – кинул он взгляд на Урсулу, баюкающую на коленях малыша.
– Мы с Зишкой предпочитаем Грига – «Пер Гюнт».
– С кем, с кем?..
– С Зигфридом. По-домашнему я его буду звать Зишкой.
– А-а-а! – улыбнулся Савелов и, подавляя внезапно навалившуюся тоску по Платошке, тряхнул головой: – «Весна пройдет, зима придет, увянут все цветы, но ты ко мне вернешься, но ты ко мне вернешься, мне сердце говорит…» Нет, милая фрау, для меня Григ слишком сладок… Мне подавай Бетховена, на худой конец, Мусоргского или Шостаковича.
– У вас трагический склад характера?
– Вряд ли… Просто есть понимание хрупкости человеческой жизни при тектонических разломах истории.
– К сожалению, это так, – согласилась Урсула. – Ни в чем не повинным русским немцам пришлось заплатить непомерную цену за безумие нацистов и Гитлера. А тектонические разломы русской истории… От них-то я и хочу навсегда увести сына на его историческую родину. Вы осуждаете меня за это?
– Не осуждаю. И, чем смогу, помогу вам в этом.
– А я вам… Чем смогу…
– Как вас угораздило попасть в Контору?!
– Понимаю, начальник хочет все знать о подчиненном.
– Не все. В женщине должна оставаться тайна.
Она улыбнулась и ровным тоном ответила на вопрос:
– Еще на первом курсе университета увлеклась компьютерным программированием. Пауль тогда служил в Севастополе. После защиты диплома я уехала к нему. Поженились. Появился сын. Зарплаты Пауля не хватало. Ребята из Конторы, школьные друзья Пауля, предложили работу по специальности у них. По совместительству освоила профессию шифровальщика.
– Работа была интересной?
– В роковые тайны меня не посвящали, да и роль Маты Хари не для меня…
– А в моральном плане?
– В моральном?.. Мы, немцы, – прагматики: есть государство – должны быть и институты защиты его безопасности…
– А мораль этих институтов такова, какова мораль государства, – зло продолжил Савелов.
– Нечестно мораль коррумпированных правителей переносить на мораль народа.
– О, да вы действительно патриотка России!..
– У вас будет возможность убедиться в этом.