Молчи
Шрифт:
Эрик был прав. У них ничего не было, несмотря на то, что это было ужасное место преступления, которое имело все признаки убийства на почве страсти — они обычно были самыми небрежными и легко раскрываемыми. Это произошло в довольно людном месте, но им не удалось найти свидетелей. Убийство произошло в дерьмовом, но оживленном районе, в переулке, где не было ни укрытия, ни уединения.
Само по себе убийство не было быстрым. На руках доктора были раны, так что, скорее всего, произошла борьба. И все же они не нашли никакой ДНК. Никто не проходил мимо, никаких камер видеонаблюдения. Интуиция Мэддокса подсказывала
Многих людей удивило бы, как много удачи учитывается в расследовании убийств.
Он слишком хорошо знал, насколько сильной может быть удача или ее отсутствие для жертвы.
Мэддокс узнал об этом, когда Ри не появилась в школе на следующий день после того, как он наконец предложил ей встречаться. Он понял это десять лет спустя, когда узнал, как ей не повезло, что в тот вечер она ехала домой на велосипеде одна, и никто не смог ей помочь.
Но с преступлениями на почве страсти была связь. Случайные убийства были далеко не так распространены, как СМИ любили рассказывать широкой публике. Было легче смириться с мыслью о том, что сумасшедший человек с разбитым прошлым убьет тебя только потому, что он разозлился. Это намного проще, чем думать, что твой муж может сорваться и зарезать тебя до смерти, потому что ты трахалась со своим личным тренером.
Жена Боба трахалась со своим личным тренером. Но у них обоих было алиби. Они были на другом конце страны, в отеле в Калифорнии, и камеры видеонаблюдения подтверждали их присутствие.
Мэддокс и Эрик глубоко погрузились в дело доктора. Его все уважали и любили, хотя и немного высокомерно, но ничего такого, из-за чего кто-то захотел зарезать его, как свинью.
У него не было никаких оплошностей, за исключением нескольких своевременно оплаченных штрафов за парковку и одного штрафа за превышение скорости, также оплаченного. Обвинение в вымогательстве в восьмидесятых годах не вносили в его досье.
Его финансовые показатели были впечатляющими, соответствовали машине, дому и часам за двадцать тысяч долларов, которые остались на его запястье после того, как его убили. Было несколько крупных платежей, которые уходили с семейного счета и направлялись в частную корпорацию, но они прекратились несколько месяцев назад, больше ничего не было. Хотя Мэддокс сделал мысленную пометку изучить это подробнее, потому что это была единственная отдаленно любопытная вещь в этом человеке.
Ничего не складывалось. Мэддоксу чего-то не хватало.
— Не может быть так все просто, — сказал Мэддокс своему партнеру, не отрываясь от первоначального отчета.
Эрик хлопнул его по плечу.
— Нет, — согласился он. — Всегда есть что-то, где-то. Но мы люди, и мы скучаем по дерьму. Либо мы в конце концов найдем его, либо нет. Разглядывание этого отчета ничего не даст, только вызовет мигрень, и ты впустую потратишь ночь, — Эрик сделал паузу. — Думаю, у тебя есть дела поважнее.
Мэддокс поднял глаза из-за скрытого смысла, скрывающегося за тоном его партнера.
— Что может быть лучше, чем раскрыть убийство известного врача, у которого есть жена, пусть и неверная, и дочь? — Мэддокс бросил ему вызов с большей враждебностью в голосе, чем требовалось.
Он не спал, потому что был расстроен. Не только с этим делом, но и с делом Орион. Все девушки говорили о том, что мужчины приходили и уходили, были «постоянные клиенты», и это звучало скорее как бизнес, чем что-то другое.
Так оно и было. Двое мужиков были подонками-наркоманами. Они жили в нищете, но подвал под домом был просторным и безупречно чистым. Они выяснили, что первоначальный строитель дома был параноиком на счет холодной войны и ядерных последствий, поэтому он построил целый второй дом под основным, с двумя спальнями.
Однако холодной войны не было, и то, что должно было спасти семью, прокляло многих девочек.
Он подводил семью этого доктора, и он подводил Орион. И, в довершение всего, он влюблялся в поврежденную, сломленную женщину, которая была совсем не похожа на девушку, которую он поцеловал десять лет назад. Та ночь, когда он видел ее два гребаных месяца назад, преследовала его. Он увидел что-то внутри нее, что-то, что напугало его до чертиков. Что-то, что заинтриговало его, потому что это тоже пробудило в нем нечто темное.
Эрик никак не отреагировал на гнев Мэддокса. Он привык к тому, что друг был жалким ублюдком. Эрик игнорировал, что бы ни происходило. И вместо этого творил чудеса для Эйприл, которая наконец-то начала налаживать свою жизнь. Мэддокс задавался вопросом, какое отношение Орион имеет к этому.
— Знаю, что связываться с жертвой морально сомнительно, и ты знаешь, что я глубоко уважаю правила, — сказал Эрик. — Но ситуация с этой девушкой иная. Исключительная. Я не верю в такое девчачье дерьмо, судьбу и романтику, я слишком циничный старый полицейский для этого.
Мэддокс фыркнул на слово «старый». Эрик был его ровесником, но в каком-то смысле он был прав. Этот ублюдок был стар душой.
Эрик не обратил внимания на фырканье.
— Я циник, но я не слепой. Орион — больше, чем жертва. Черт, глядя на нее, ярлык жертвы ей не подходит. У нее никого нет, Мэддокс. Никакой семьи, кроме тебя и Эйприл. Вы двое… это опасно. Хочу сказать тебе, чтобы ты был чертовски осторожен. Не только из-за того, через что она прошла, это само собой разумеется. Но из-за твоей истории. Ты носил ее с собой все эти годы. Вот почему у тебя в постели не было женщины дольше одной ночи, что бы ты себе ни говорил.
Мэддокс уставился на своего партнера, который был ему как брат, которого у него никогда не было. Он был его лучшим другом. Эрик знал об Орион. Мэддокс отправился на День благодарения к себе домой, когда солгал родителям и сказал, что ему нужно работать. Но у них не было глубоких и содержательных бесед «давай говори о своих чувствах».
Эрик происходил из семьи полицейских. Его отец только что вышел на пенсию и пользовался большим уважением в полиции и обществе. Его дед был одним из первых чернокожих полицейских в Сент-Луисе, говорившим по-английски как на втором языке. Баптисты эмигрировали с Гаити два поколения назад, приехав в страну с одной только одеждой на спине и поколениями рабства и зверств, свежими в памяти. Они обещали чтить свой народ на этой новой земле.