Молнии

Эшноз Жан

Жан Эшноз. Начиная с «Равеля» [13] , я позволял себе небольшие вольные отступления от биографического повествования, которые было непросто туда встроить. Тогда мне было сложно найти нужную грань между биографической точностью, которой я хотел придерживаться, и вольностями, которые я себе позволял. Все, что относилось к вымышленным фрагментам, было всегда подкреплено названиями мест, именами персонажей… и имело более чем правдоподобный вид. В «Беге» я если и старался придерживаться реальной биографии Эмиля Затопека, то несколько трансформировал некоторые ее элементы. В «Молниях» я сознательно предоставил себе больше свободы. В этом романе я хотел проявить себя в большей степени как сочинитель. Это была одна из причин, по которой я не оставил подлинное имя персонажа. Меня очень смущало, что Никола Тесла под своим настоящим именем будет участвовать в эпизодах, которые на этот раз действительно

полностью вымышлены. Вот почему теперь я не считаю, что написал трилогию. Для меня это скорее серия романов. Трилогия предполагает, что все три книги написаны в одинаковой манере, тогда как в моем случае можно говорить о стилистической эволюции. На третьей книге я хочу остановиться. Я очень привык к этой работе над жизнеописаниями, но считаю, что мне нужно потихоньку двигаться дальше. Иначе это превратится в избитый прием и в некотором смысле повторение.

13

Книга вышла на русском языке в 2005 г. в переводе И. Волевич.

Ж.-К. Л. Не состоял ли ваш изначальный проект жизнеописаний из того набора художественных приемов, который закрепился за вами в первом периоде вашего творчества и за рамки которого вы тем не менее каждый раз выходили?

Ж. Э.Во-первых, изначально у меня не было определенного замысла. Я не знал, что напишу три книги. «Равель» получился отчасти благодаря «производственной аварии»: я хотел написать роман, где Равель в качестве персонажа появляется лишь эпизодически, но потом, с того момента, как я им заинтересовался, он целиком поглотил мое внимание… Работа над книгой о Равеле некоторым образом подтолкнула меня к написанию второй книги. Поскольку я захотел обратиться к другой, по большей части не известной мне теме — к спорту. На этот раз я рассмотрел также исторический и политический контекст, которых в «Равеле» не было, хотя время между двумя мировыми войнами — это очень богатый политическими событиями и мало изученный период. И наконец, мне пришла мысль сделать трилогию, завершив ее романом о человеке совершенно другого типа. Я долго сомневался, кого выбрать, искал во многих областях. Так, я нашел индийского политика 1940-х годов, современника Ганди, у которого были чудаковатые идеи о том, как избавиться от ига англичан. В итоге поиски привели меня к научной сфере. Я думал о многих персонажах. Один мой американский друг, мой первый переводчик из США, рассказал мне о Николе Тесле. У меня было смутное представление о его достижениях, однако я понял, что он прошел интересный жизненный путь. В то же время количество относящихся к нему документальных свидетельств оказалось обозримым. У него есть биография, которую я прочел, а также связанные с ней материалы, которые я нашел в интернете. Их я тоже включил в свой роман.

Ж.-К. Л. Действительно, если проследить роль повествователя в «Равеле», затем в «Беге» и, наконец, в «Молниях», то она становится все более значительной. Он занимает все более активную позицию.

Ж. Э. Да, но, кроме того, в этих текстах ведется игра с голосами предполагаемых повествователей. Я не очень-то верю в то, что называется речью автора, речью повествователя. Мне гораздо интереснее поиграть с личными местоимениями, разными углами зрения. Разговор о позиции нарратора всегда кажется мне чересчур однозначным и утрированным. Когда в текст вмешивается нарратор, это не всегда один и тот же субъект. Это могу быть я, а может быть мое «альтер эго». Или свидетель. Поэтому я часто прибегаю к игре с личными местоимениями. Это мой старый излюбленный прием: я использую личные местоимения как разные кинокамеры. Кроме того, с выбором ученого-физика в качестве персонажа романа связан еще один интригующий факт: в то время как в США и Восточной Европе он широко известен, Западная Европа о нем ничего не знает. Хотя, насколько я знаю, его именем названа физическая единица измерения из области магнитной индукции. В США его имя так же популярно, как у нас имя Эйнштейна.

Ж.-К. Л. Да, но описываемый вами герой — прежде всего персонаж вымышленный.

Ж. Э.Когда я начал углубляться в изучение жизни этого человека, мне показалось, что в его биографии много фантастического, и захотелось придумать о нем еще больше. В двух предыдущих книгах я тоже позволял себе что-то придумывать или интерпретировать по-своему, но именно в третьей я снова возвратился к жанру романа.

Ж.-К. Л. Предпосылкой к этому возвращению можно считать концовку романа «Бег», полуреальный и полувымышленный эпизод, где Эмиль Затопек, став мусорщиком, каждое утро обходит улицы Праги под аплодисменты местных жителей.

Ж. Э. Да, но эта сцена не такая уж вымышленная. Об этом писала пресса того времени. На эту тему ходило множество рассказов. Подобные эпизоды не носят биографический характер. Если они и имели место, то оставили огромное поле для интерпретаций. В «Равеле» я описываю встречу Мориса Равеля с Джозефом Конрадом. Здесь существует три варианта: либо ее никогда не было, либо она произошла один раз, либо два, причем один из них — в присутствии Поля Валери. Это и есть интерпретации жизни персонажа. Я работаю над книгами не как историк: у меня нет ни способностей, ни желания, ни образования, чтобы проводить работу настоящего биографа.

Ж.-К.Л. Если посмотреть на ваше творчество в ретроспективе, начиная с «Гринвичского меридиана» [14] , то можно выделить несколько периодов.

Ж. Э. Прежде всего я бы сказал, что три последние романа являются некоторым отклонением от общего курса. До этого времени все мои тексты были привязаны к эпохе, в которую были написаны. Даже если не было указано точных дат, время действия можно было определить. После романа «У рояля» [15] , в 2003 году, мне захотелось попробовать себя в чем-то новом, короче говоря, я решил впервые написать «костюмированный роман». О том, что происходило в период между двумя мировыми войнами с некоторыми вкраплениями исторических эпизодов. Но герой «Равеля» похитил у меня этот проект. Первые мои книги представляли собой игру с различными жанрами. Последний из подобных романов, «Нас трое» (1992), был своего рода компиляцией двух проектов: фильма-катастрофы и научно-фантастического романа. А в 1995 году с романом «Высокие блондинки» [16] у меня появилось ощущение, что я вступаю в новый период творчества и пишу свой «второй первый» роман.

14

Роман опубликован на русском языке в 2005 г. в переводе И. Волевич.

15

На русском языке этот роман вышел в 2004 г. в переводе Д. Круглова.

16

Опубликован на русском языке в 2004 г. в переводе И. Волевич.

Ж.-К. Л. Романы первого периода действительно изобиловали множеством ярких «примет времени». Это были в первую очередь объекты материальной культуры. А в последних ваших произведениях роль этих объектов постепенно отодвинулась на последний план.

Ж. Э.Эти объекты были временным явлением, впоследствии их действительно стало гораздо меньше. Но в «Молниях» они возникли снова. Поскольку мне всегда нравилось работать с миром вещей. Поначалу, наверное, в этом чувствовалось еще влияние текстов Роб-Грийе. Хотя Роб-Грийе для меня как для писателя значит не так много, его «Ластики», наравне с «Изменением» Мишеля Бютора, когда-то в самом деле произвели на меня неизгладимое впечатление. <…> Но со временем мои писательские приемы изменились.

Ж.-К. Л. В ваших произведениях продолжает существовать — но в несколько завуалированном виде — то, что раньше бросалось в глаза: местом действия по-прежнему остается фраза, как вы это провозгласили двадцать лет назад?

Ж. Э. Для меня фраза обеспечивает единство произведения. Уже постфактум я отдал себе отчет — полусознательно, полубессознательно — в том, что эта серия из трех книг написана совершенно разным языком и что на самом деле по-другому и быть не могло, учитывая, что я не рассматривал каждый раз ту или иную книгу в контексте двух других книг. Однако, когда я начал писать «Бег», я понял, что об Эмиле Затопеке нельзя писать так же, как о Морисе Равеле. Поскольку в связи с каждым персонажем и с каждой ситуацией возникали новые ритмы… А третий роман, если его перечитать, тоже видится совсем иным. Как-то раз мне пришлось читать вслух небольшой фрагмент из «Молний», и я понял, что я не могу артикулировать звуки так же четко, как это происходит, когда я читаю отрывки из «Бега». Можно сказать, что каждый персонаж в этой трилогии задает свой собственный языковой ритм и становится автором книги в той степени, в которой звучание его голоса отличается от остальных.

Ж.-К. Л. Кажется, это было более или менее очевидно в случае с Равелем или Затопеком. С Теслой все гораздо сложнее.

Ж. Э.Да, как я уже говорил, Тесла позволил мне быть более свободным в построении фраз — даже настоял на этом. В случае с ним это отведенное мне пространство для вольностей было более обширным, нежели в «Беге». И сейчас я нахожусь на том этапе, когда мне хочется вернуться к романному творчеству. В то же время у меня нет желания возвращаться к той романной форме, эволюция которой завершилась написанием «У рояля». Наверное, я выражусь чересчур высокопарно, но я ищу новое пространство.