Молния
Шрифт:
Около полуночи Штефан, открыв замок задней двери пластмассовой полоской, проник в бунгало. Обследуя дом, он смело включал свет, не удосуживаясь задернуть шторы.
Кухня буквально ослепляла безукоризненной чистотой. Голубые пластиковые столешницы сверкали. На блестящих хромированных ручках кухонных принадлежностей, кухонном кране и металлических каркасах стульев не было ни пятнышка.
Штефан открыл холодильник, сам толком не зная, что хочет там увидеть. Может, свидетельства патологических наклонностей Уилли Шинера: очередную жертву изнасилования, убитую и замороженную в память
Единственная странность содержимого холодильника и кухонных шкафов состояла в преобладании там сладостей: мороженого, пирожных, конфет, пирогов, пончиков, даже крекеров для животных. Было там и огромное количество новинок типа спагетти в банках и консервированных овощных супов с пастой в виде популярных мультипликационных персонажей. А кладовка Шинера выглядела так, будто продукты закупал ребенок с деньгами, но без присмотра со стороны взрослых.
Штефан направился вглубь дома.
Стычка из-за разодранных книжек лишила Тэмми последних душевных сил, которых и так-то было не слишком много. Она больше не говорила о Шинере и, казалось, не держала зла на Лору. С каждым днем Тэмми все больше уходила в себя, ни на кого не смотрела, ходила с низко опущенной головой, говорила все тише и тише.
Лора даже не знала, что хуже: ощущать исходящую от Угря постоянную угрозу или смотреть, как день ото дня чахнет Тэмми, постепенно впадая в состояние, близкое к кататонии. Но в четверг, 31 августа груз переживаний по обоим поводам неожиданно упал с души Лоры. Она узнала, что буквально завтра, то есть в пятницу, ее переводят в приемную семью в Коста-Месу.
И все же Лоре было жаль расставаться с близняшками Акерсон. И хотя они были знакомы всего несколько недель, дружба, закаленная в боях, быстрее крепнет и оказывается более долговечной, чем рожденная в обычных условиях.
В тот вечер, когда подруги снова уселись в кружок на полу спальни, Тельма сказала:
– Шейн, если попадешь в дружную семью, к хорошим людям, устраивайся поудобнее и получай удовольствие. Не думай о нас, заведи новых друзей, живи своей жизнью. Но несравненные сестры Акерсон, Рут и я, уже прошли через жернова этой мельницы – мы были в трех плохих приемных семьях, – поэтому послушай моего совета: если попадешь в паршивое место, тебе вовсе не нужно там оставаться.
А Рут добавила:
– Нужно только побольше рыдать и показывать всем, какая ты несчастная. Если не можешь плакать, тогда делай вид.
– Дуйся, – посоветовала Тельма. – Будь недотепой. Станешь мыть посуду, непременно разбей тарелку. И действуй всем на нервы.
– Неужели вы все это проделали, чтобы вернуться в Макилрой? – удивилась Лора.
– И даже больше, – заверила ее Рут.
– А разве не стыдно бить чужую посуду?
– Ну, Рут было труднее, чем мне, – сказала Тельма. – Я еще та бестия, а вот в Рут вселилась душа тихой сентиментальной монахини из четырнадцатого века, имя которой мы пока не установили.
Уже через день Лора поняла, что не хочет оставаться под опекой семьи Тиджел, но попыталась приноровиться, решив, что уж лучше терпеть их общество, чем возвращаться в Макилрой.
Реальная жизнь была лишь неясным фоном для Флоры Тиджел, поскольку ее интересовали только кроссворды. С утра до вечера она сидела в своей желтой кухне, независимо от погоды кутаясь в шерстяную кофту и перелопачивая книжки с кроссвордами с упорством, достойным лучшего применения.
К Лоре она обращалась исключительно для того, чтобы дать ей поручение по дому и попросить помочь разгадать трудное слово. Так, например, когда Лора, стоя у раковины, мыла посуду, Флора могла сказать:
– Семейство кошачьих из семи букв?
На что Лора неизменно отвечала:
– Не знаю.
– Не знаю, не знаю, не знаю, – передразнивала ее миссис Тиджел. – Ты, девочка, похоже, вообще ничего не знаешь. Ты что, на уроках ворон считаешь? Неужели тебя не интересует язык и слова?
На самом деле Лору завораживали слова. Для нее слова были чем-то прекрасным, каждое слово казалось волшебным порошком или магическим зельем, которое в сочетании с другими словами могло создавать колдовские чары. Но для Флоры Тиджел слова были лишь фишками в игре, необходимыми, чтобы заполнить пустые клетки головоломки, ускользающим скоплением букв, которое ее раздражало и расстраивало.
Муж Флоры Майк, коренастый мужчина с детским лицом, работал водителем грузовика. По вечерам он обычно сидел в кресле, углубившись в «Нэшнл инквайрер» или в другой таблоид, поглощая бесполезные факты из сомнительных статеек о встречах с инопланетянами или о поклоняющихся дьяволу кинозвездах. Его страсть к так называемым экзотическим новостям была бы абсолютно безобидна, не будь она столь же всепоглощающей, как у его жены. И когда Лора работала по дому или пыталась делать уроки, воспользовавшись редкой свободной минуткой, Майк непременно старался ее отвлечь, зачитывая вслух самые бредовые статьи.
Лора находила статьи из таблоидов тупыми, нелогичными и бессмысленными, но не осмеливалась сказать это Майку в лицо. Она давно поняла, что Майк отнюдь не оскорбится, скажи она, что все его газеты – мусор. Нет, он, наоборот, отнесется к этому с сочувствием, а затем менторским тоном всезнайки, типичным для напичканных информацией, но невежественных людей, станет занудно объяснять, как устроен мир. И так до бесконечности. Снова и снова.
– Лора, тебе еще многому нужно научиться. Большие шишки, которые заправляют у себя в Вашингтоне, знают все об инопланетянах и секретах Атлантиды…
И хотя Флора с Майком были совершенно разными людьми, они оба искренне считали, что ребенок из приюта – это в первую очередь бесплатная прислуга, обязанная убирать, стирать, гладить и стряпать.
Их единственная родная дочь Хейзел была на два года старше Лоры и избалована до предела. Хейзел никогда не готовила, не мыла посуду, не стирала и не убирала дом. В свои четырнадцать лет она делала маникюр и красила ногти на руках и ногах. А если вычесть из ее четырнадцати годков число часов, которые она провела, прихорашиваясь перед зеркалом, то можно было смело считать, что ей всего пять лет.