Молодой, значит злой
Шрифт:
Дойдя до кухни, он включает свет и только чудом удерживает себя и не вздрагивает по-идиотски – разумеется, он видел силуэты родителей, сидящих за столом.
Те замолчали – мама допивает какую-то зелёно-синюю, ярко-неоновую дрянь из бутылки, отец отхлёбывает пиво из банки – Эшли знает – оно безалкогольное.
Как два сбежавшиеся из дед дома, украв у надзирательницы десять баксов.
Мысли этой не придаёт значение, она на грани слышимости, обычная, заурядная, случайная.
Эшли продолжает себя успокаивать, не обращает на неё никакого внимания, не помнит даже, сам себе говорит:
Даже сам верит, что это он искренне испугался, а не валяет дурака как всегда, играя сам с собой так, что Шерлоку Холмсу с доктором Мориарти и не снилось.
Вот, вспоминает, что маньяков, таким занимающихся, фиг найдёшь, разве что тот, что убил семью немцев с процветающим в ней инцестом, и японец, не умеющий за собой смывать.
Так что это родители, да.
Арчи на него не смотрит, так, краем глаза, а сам отстукивает ритм по колену, им же и елозит – уже не рэпер с малиновыми дредами и пирсингом, зашился после тоннеля, вынул все гвозди, свёл татуировки и теперь обычный человек, с женой и двумя детьми, пиво вон пьёт по утрам с женой.
– Доброе утро, Эш.
Он хочет казаться расслабленным и что сидеть вот так со своей женой – это кайф.
Но Эшли видит только глубокую трясину депрессии – мрачняк, тоску и беспросветный мрак.
И никак тут не поможешь, и дело даже не в деньгах и не в том, что сначала заниматься сексом без презерватива, а потом ещё раз – ну, раз не получилось у первого, то второй точно сделает нас нормальными – или чего там они хотели, – не проканало.
Мама встаёт со своего места и подходит к чайнику, включая его, достаёт его любимую кружку и сыпет кофе в самый раз, его обычную дозу.
– Карин, ты так и не ответила на вопрос.
– На какой вопрос? Сосалась ли я с тем бэк-вокалистом? Ответ – нет. Жалею ли я об этом? Ответ – нет, не жалею, тем более что он сторчался за полгода. И зачем мне такое счастье нужно? Тем более что у меня есть ты, как слез с кислоты, вообще красавчик. Серьёзно, я бы на тебе ещё раз женилась, если можно было бы, – мама произносит это абсолютно нейтрально – никак, без насмешки, неиронично, просто как факт, и прочесть её невозможно.
Эшли – как кэп: «Люди! Этот разговор не о том, с кем мама целовалась по пьяни десять лет назад, одумайтесь бога ради, это серьёзно!!! После таких разговоров за сигаретами и уходят!!!»
А толку-то кричать?
– О чём весь сыр-бор? Снова о ваших бывших пассиях? – говорит вкрадчиво, ухмыляется даже, как всегда, но, чудеса, не раздражает совсем.
– Пассиях? Рано тебе ещё такие слова знать, я в твоём возрасте знала, только где проходку достать, да так, чтобы раком потом не стоять, и сигареты.
Она улыбается, но это ничего не значит, она всегда улыбается, улыбается и сейчас, расписываясь в собственном педагогическом бессилии – когда уже ты проебалась настолько, что и остаётся, как подружки, говорить о ебырях.
– Сигареты – отстой.
– Конечно. Для детей, – Карина парирует тут же, наливая кипяток, и перемешивает ложечкой. – Твой кофе. А теперь оставь родителей заниматься без света. Ночью, за закрытыми от всяких ребят, тырящих у родной матери сигареты.
Эшли только горестно вздыхает, отпивая крошечный глоток.
– Мне снился гитарист, но поёт он тоже неплохо, а тебя фронтмен целовал в юности, эта напасть у нас семейная.
– Что за гитарист? – Арчи лениво ковыряется в йогурте, но никогда не теряет Эшли из поля зрения, приглядывает.
Ну, Эшли от этого ничего не потеряет, а отца развлечёт, так что…
– Том Бёлер, – про то, что тот мёртвым был, он умалчивает, не хочет вспоминать эту жуть, даже не столько этот жмурик-металлист его до костей пробирает, как то, что там и без огнестрела всё не очень хорошо – он же наркоман героиновый.
Эшли настолько сторчавшихся не встречал, только в одной, последним интервью их тогда, в семь лет, пробрали, да так, что клятвенное обещание дяде – гашиш никогда не курить, и вообще за всякий ЗОЖ, даже пиво не пробовать, а то мало ли, пересядут на героин и…
– А. Хорошо играет. Остепенился к тому же. Дважды. Дай Господь и торчать перестанет. – Арчи всё так же избегает прямого контакта – привычка.
– Да не, максимум пересядет с одного дерьма на другое. И выглядит стрёмно, никогда не понимал, что люди находят в наркотиках. – Тянет кофе медленно, по глотку, чтобы не обжечься, задумчиво смотря на предрассветный сумрак за окном.
– А он в тебя. – Другой отец на его месте бы только ещё раз подытожил, что наркотики – это яд и смерть, дерьмо, от которого нужно держаться подальше, если не хочешь сдохнуть на обочине и чтобы от тебя все родственники отреклись, а ещё подцепить ВИЧ. Но только не Арчи.
Правда, Эшли подозревает, что, если всё же сядет на иглу, папа не обрадуется.
Она бросает:
– Да иди ты.
А после сгребает пустые бутылки в пододвинутую к столу урну, пока Арчи выглядит так, будто прямо тут завалится спать, откинувшись на стуле.
Чёрные круги под глазами отлично смотрятся, почти как мамины стрелки, только под нижним веком.
Глава 2
– Так что за сон?
– Сон как сон. Обычный. Спасал котят из пожара, наткнулся на Тома. Лучше мне сами скажите: чего сидели без света? По вашему виду видно, что не ложились ещё, – это пальцем в небо, но нужно же чем-то их отвлечь от этого дурацкого сна, который почему-то Эшли смущает до чёртиков, и совсем не хочется о нём рассказывать родителям.
Это вызывает ухмылку, ничего не может с собой поделать, незаинтересованную, отстранённую и неизменно саркастичную.
Арчи ничего не говорит, Эшли ему благодарен, правда, зная, каким настойчивым тот становился в попытках помочь ему открыться.
Разве что тянется к кружке с остывшим зелёным чаем – видимо, до того, как достать пиво, они попытались в культурность – тут же дети, вы же ради них послали психоделики и водку, отрезали дреды – вот и появился на столе зелёный чай.
Эшли же зелёный чай ненавидит всей своей чёрствой, прогнившей, отверженной богом, грязной душой, а ещё посидеть тут в одиночестве, собраться с мыслями и подумать, как бы достать плеер так, чтобы не возвращаться в комнату и не будить младшего брата.