Молодые львы
Шрифт:
Они стояли молча, глядя на вспышки орудий, прислушиваясь к неровному грохотанью, доносимому порывистым ноябрьским ветром.
– Госпиталь переполнен, – сказал Ной. – Рядом с ним лежал лейтенант из Кентукки. Ему миной оторвало ступню. Он был очень доволен, этот лейтенант. Ему надоело первому подставлять свою голову под пули на каждой высоте во Франции и Германии.
Опять наступила тишина.
– У меня за всю жизнь было только два друга, – сказал Ной. – Два настоящих друга. Один – парень по имени Роджер Кэннон. У него была любимая песенка: «Веселиться и любить ты умеешь, любишь леденцами угощать. Ну, а деньги ты, дружок, имеешь? Это все, что я хочу узнать…» – Ной медленно переступил ногами в холодной грязи и потерся спиной о стену. – Он был убит на Филиппинах. Другим моим другом был Джонни Бернекер. Многие люди имеют
Вдалеке ярко вспыхнуло пламя: что-то загорелось, осветив темную местность. Было странно и необычно видеть такой яркий свет на передовой, где свои же солдаты могут открыть по тебе огонь, если чиркнешь спичкой после наступления темноты, потому что это обнаруживает свои позиции.
– Я сидел и держал в своих руках руку Джонни Бернекера, – ровным голосом продолжал Ной. – Потом, минут через пятнадцать, я заметил, что он смотрит на меня каким-то странным взглядом. «Уходи отсюда, – вдруг сказал он, – я не позволю тебе убить меня». Я пытался успокоить его, но он продолжал кричать, что меня подослали убить его, что меня не было рядом с ним, когда он был здоров и мог сам позаботиться о себе, а теперь, когда он парализован, я пришел, чтобы задушить его, когда никого не будет поблизости. Он сказал, что знает обо мне все, что он следил за мной с самого начала, что я бросил его одного, когда он нуждался в моей помощи, и теперь собираюсь его убить. Он кричал, что у меня есть нож. И другой раненый тоже стал кричать, и я не мог его успокоить. В конце концов пришел доктор и приказал мне выйти. Когда я выходил из палатки, я слышал, как Джонни Бернекер кричал, чтобы меня близко не подпускали к нему с моим ножом.
Ной замолчал. Майкл смотрел на яркое пламя. Видимо, горела ферма какого-то немца. Он мысленно представил себе, как беспощадный огонь пожирает пуховые перины, скатерти, посуду, альбомы с фотографиями, экземпляр книги Гитлера «Mein Kampf», кухонные столы, пивные кружки.
– Доктор был очень любезен, – снова заговорил Ной. – Это довольно пожилой человек из Таксона. Он сказал мне, что до войны работал в туберкулезной клинике. Он объяснил мне, что с Джонни, и просил не принимать близко к сердцу слова моего друга. У Джонни перебит осколком позвоночник, и его нервная система перерождается, сказал доктор, и тут ничем помочь нельзя. Нервная система перерождается, – повторил Ной, словно зачарованный этим словом, – и ему будет становиться все хуже и хуже, пока он не умрет. Паранойя, сказал доктор. В один день нормальный парень превратился в прогрессирующего параноика. Мания величия и мания преследования. В конце концов он станет совсем ненормальным и протянет каких-нибудь три дня… Вот почему его даже не стали отправлять в стационарный госпиталь. Перед отъездом я опять заглянул в палатку, я думал, может, у него наступил тихий период. Доктор сказал, что это еще возможно. Но когда Джонни увидел меня, он опять стал кричать, что я пытаюсь его убить…
Майкл и Ной стояли рядом, прислонившись к шершавой, сырой, холодной стене каменного дома, за которой сидел капитан Грин, обеспокоенный ростом заболеваний среди солдат. Вдалеке пламя пожара разгоралось все ярче: видимо, огонь подобрался к деревянным балкам и пожирал мебель немецкого фермера.
– Я говорил тебе о предчувствии Джонни Бернекера? – спросил Ной. – О том, что, если мы будем всегда вместе, с нами ничего не случится?..
– Да.
– Мы столько пережили вместе, – вспоминал Ной. – Нас отрезали, знаешь, и все же мы выбрались к своим, а когда в день высадки в нашу баржу попал снаряд, нас даже не ранило…
– Да.
– Если бы я не тянул, если бы я приехал сюда на один день раньше, Джонни Бернекер вышел бы из войны живым.
– Не говори глупостей, – резко оборвал Майкл, чувствуя, что это уж слишком, что нельзя так тяжело переживать.
– Это не глупости, – спокойно возразил Ной. – Я действовал недостаточно быстро. Все выжидал. Пять дней я околачивался в лагере. Еще ходил разговаривать с этим перуанцем. Я знал, что он не сделает, что мне надо, но я обленился и все торчал в этом лагере.
– Ной, что ты говоришь?
– И мы слишком долго добирались сюда, – продолжал Ной, не обращая внимания на Майкла. – Мы останавливались на ночлег, полдня потратили на обед с курятиной, которым нас покормил тот генерал. Я променял Джонни Бернекера на обед с курятиной.
– Замолчи! – громко закричал Майкл. Он схватил Ноя за воротник и сильно встряхнул его. – Замолчи! Ты болтаешь как одержимый! Чтобы я от тебя никогда больше не слышал подобной ерунды!
– Пусти меня, – спокойно сказал Ной. – Убери свои руки. Извини меня. Конечно, к чему тебе выслушивать мои жалобы? Я понимаю.
Майкл медленно разжал пальцы. Опять он не сумел помочь этому несчастному парню…
Ной поежился.
– Холодно здесь, – примирительно сказал он. – Пошли в дом.
Майкл молча последовал за ним.
На следующее утро Грин направил их во второй взвод, в котором они вместе служили во Флориде. Во взводе все еще оставалось три старых солдата из сорока, которые тепло и сердечно приветствовали Майкла и Ноя. Они были очень сдержанны, когда в присутствии Ноя заходил разговор о Джонни Бернекере.
36
– Так вот, спрашивают этого солдата: «Что бы ты сделал, если бы тебя отпустили домой?», – говорил Пфейфер. Он, Ной и Майкл сидели на бревне, наполовину вросшем в землю, возле низкой каменной ограды и ели из котелков котлеты с макаронами и консервированные персики. Впервые за три дня им выдали горячую пищу, и все радовались, что повара сумели подвезти полевую кухню так близко к передовой. Солдаты стояли в очереди на расстоянии тридцати футов друг от друга, так, чтобы одним снарядом задело поменьше людей. Цепочка солдат извивалась по голому, иссеченному осколками кустарнику на берегу реки. Повара спешили скорее раздать пищу, и очередь двигалась быстро.
– «Так что бы ты сделал, если бы тебя отправили домой?» – повторил Пфейфер, набив полный рот. – Солдат призадумался… Слышали этот анекдот?
– Нет, – вежливо ответил Майкл.
Пфейфер удовлетворенно кивнул головой.
– Во-первых, сказал солдат, я сниму ботинки. Во-вторых побалуюсь с женой. В-третьих, сниму с плеч вещевой мешок. – Пфейфер захохотал во все горло, довольный своей шуткой, но вдруг оборвал смех. – А правда, вы не слышали этого раньше?
– Честное слово, – ответил Майкл.
«Остроумная застольная беседа в центре европейской культуры, – подумал он. – В числе гостей несколько представителей искусства и армии на кратковременном отдыхе после тяжелых дней на передовой. Рядовой первого класса Пфейфер, хорошо известный в кругу букмекеров Канзаса, местная знаменитость, знакомая всем судьям в округе, развлекается размышлениями о послевоенных проблемах. Один из гостей, представляющий наш театр в Западной Европе, поедая местный деликатес – консервированные персики, – замечает про себя, что подобный анекдот, несомненно, слышал еще рядовой Анакреонт где-нибудь под Багдадом во время персидского похода Филиппа Македонского [104] ; что Кай Публий, центурион в армии Цезаря, рассказывал примерно такую же поучительную историю через два дня после высадки в Британии; что Жюльену Сен-Крику, адъютанту в корпусе Мюрата, удалось вызвать громкий смех своих товарищей точным переводом этого анекдота накануне Аустерлица. Этот анекдот был не безызвестен, – размышлял сей вдумчивый историк, с сомнением разглядывая свои закапанные грязью ботинки и думая, не начали ли уже гнить его пальцы, – уорент-офицеру Робинсону из Уэлльского саперного полка, сражавшегося под Ипром, или фельдфебелю Фугельхеймеру, участнику сражения под Танненбергом, или сержанту Винсенту О'Флехерти из первого полка морской пехоты, услышавшему его на коротком привале у дороги, ведущей в Аргонский лес».
104
Анакреонт (570? – 478 до н.э.) – древнегреческий поэт, воспевавший праздную жизнь и чувственную любовь; Филипп II (ок. 382—336 до н.э.) – царь Македонии, видный полководец и государственный деятель; значительно расширил владения Македонии, установил гегемонию над Грецией; создал мощную регулярную армию; Майкл путает исторические события: Анакреонт не мог участвовать в персидских походах, так как жил значительно раньше; Филипп II готовил поход против Персии, но осуществил его Александр Македонский, сын Филиппа, уже после смерти отца