Молот ведьмы
Шрифт:
— Ты уверена, что все они возвращались сюда, Марица? Все парни, которые уходили служить в армию?
— Все хорошие парии, мадемуазель. А о других лучше забыть.
Я стояла спиной к ней и теперь повернулась, чтобы посмотреть на ее лицо.
И Питер, и Шерил, оба твердили, что ни один человек никогда не покидал «Молот ведьмы».
— Почему лучше забыть остальных, Марица? — Я удивилась, увидев, что она готова расплакаться и не может отвечать. — Почему, Марина?
— Графиня запретила. И Саша...
— Но почему?
— Некоторые женились на иностранках... То есть на американских девушках. Я...
— И поэтому не вернулись?
— Нет, мадемуазель. Они привозили своих жен домой. Но мы... их выгнали. Мы не позволили им остаться здесь.
— Вам было приказано их выгнать? — Я была поражена. — Скажи мне, Марина, тебе хотелось бы, чтобы кто-нибудь из них остался?
Она стояла, опустив голову, глядя на носки начищенных до блеска туфель.
— Кому интересны мои желания?
— Скажи мне откровенно, Марица, только мужчины покидали этот дом? Или некоторые женщины имели смелость сделать то же самое?
— Они... Это были плохие женщины...
— Кто вам так сказал? Саша?
Марица предпочла не отвечать на этот вопрос.
— Теперь все по-другому, — быстро проговорила она, — никто из нас не хочет ни уходить, ни жениться на стороне.
— Интересно было бы посмотреть, если бы кто-то из вас поступил так. У тебя было когда-нибудь свидание за стенами «Молота ведьмы»?
— Свидание? — Она смотрела не понимая.
— Ну, чтобы местный парень из деревни куда-нибудь пригласил тебя? — объяснила я. — Хороший парень, который тебе даже не дальний родственник? Например, посмотреть кино, или на танцы, или просто прогуляться?
— Мадемуазель, вы пугаете меня, — пробормотала Марица. — Вы как графиня, когда она сердилась...
— Откуда ты знаешь? Ты была ребенком, когда она умерла.
— Другие говорили о ней так. Они. — Она вдруг замолчала, потом спросила: — Мадемуазель, могу я уйти? Прошу вас...
— Послушай, Марица, — заговорила я мягко, — прогресс и соседи когда-то дойдут до вас тоже. Ты американка, поэтому свободна поступать, как тебе вздумается, и чем раньше ты это поймешь, тем лучше для тебя.
— Да, мадемуазель. Могу я идти? Пожалуйста.
— Конечно, Марица. Но подумай над тем, что я тебе говорю.
Я проводила ее, заперла за ней дверь и начала раздеваться.
Бренди Стефана определенно успокоило мои нервы и прогнало суеверные страхи. Завтра надо подумать над тем, что рассказала мне бедная Марица. Начну анализировать и записывать события. Но не сегодня...
Я с наслаждением погрузилась в мою роскошную пуховую постель и сразу уснула глубоким сном без сновидений.
Утром, когда я проснулась, на безоблачном небе ярко светило солнце. Море было прозрачно-зеленым, и среди островков и рифов я увидела белые лодки мужчин из деревни, поднимающих тяжелые корзины с омарами, которые неспокойное море не позволяло им проверить с тех пор, как я приехала в «Молот ведьмы».
Поднявшись в комнату-башню, я обнаружила, что в окно вставлено повое стекло, ставня починена. Игорь, весело насвистывая, заканчивал ремонт.
— Доброе утро, мадемуазель, — улыбнулся он.
— Доброе утро, Игорь. — Меня до сих пор удивляло, когда слуги разговаривали со мной по-английски. Им, по-моему, это тоже доставляло немалое удовольствие, но такое происходило, только когда мы оставались наедине. Ни один из них не использовал английского в присутствии Питера и Шерил, исключение составляли лишь те случаи, когда хозяева их об этом просили. — Вам, наверно, нельзя называть меня «мисс Кроуфорд»?
Он посмотрел удивленно:
— Можно, мисс Кроуфорд. Но мы обычно применяем французский по старой русской привычке.
— Однако вы ведь уже не русский, Игорь. Вы — американец.
Он ухмыльнулся:
— Наверно, так и есть, мисс Кроуфорд. Но мне нравится в «Молоте ведьмы», а у нас тут свои порядки и правила. Прямо как в американской армии.
— И вам это по душе?
Он почесал бровь:
— В армии мне тоже кое-что не правилось поначалу, мисс Кроуфорд. Но со временем я привык. А потом уже ничего не замечаешь, плывешь по течению и перестаешь обращать внимание. Вы смотрите на нас глазами постороннего человека и видите вещи, которых мы уже не видим. Между нами говоря, я тоже кое-чему удивлялся, когда пришел сюда с войны в Корее. Еще как удивлялся, знаете ли! Это можно сравнить, например, с тем, как если бы вы жили в холмах и думали, что взбираться на них высоко и тяжело. Потом на годик попали в настоящие горы, а вернувшись, обнаружили, что холмы как будто съежились и стали маленькими. Холмы больше не высокие, и склоны не крутые. И вам странно, что вы считали раньше по-другому. Но вот вы начинаете снова жить здесь, и холмы опять как будто вырастают. Я родился здесь и никогда не видел ничего другого, пока не уехал. А когда вернулся через несколько недель, мне показалось, будто я никуда и не уезжал.
— Вы помните графиню?
Он кивнул.
— Видели ее портрет? Правда, меня еще не было на свете, когда его рисовали. Даже когда графиня умирала, можно было видеть, как она была красива когда-то.
— И жестока?
— Я бы так не сказал, — возразил Игорь, но, немного подумав, добавил: — Правда, однако, то, что если она приказывала кого-то наказать, то приходила смотреть. Она обязательно смотрела. Но видно было, что это ей не по душе. Жестоким можно назвать Сашу, но не графиню Лару. — Он протер стекло и повернулся ко мне. — Я не знаю, кто вам что говорил, мисс Кроуфорд, но наказывали тогда редко. Я помню только, как троих выпороли, и то, когда я был еще мальчиком. Один из них ранил другого ножом в драке из-за девушки. Ему за стенами дома пришлось бы отвечать по-другому, он еще легко отделался. Но здесь мы сами решаем свои проблемы.
— А другие двое что сделали?
— Один из них бегал за девушкой из деревни. Нам без этого хватало тогда хлопот с деревенскими. Они ненавидели в нас все — и как мы одеваемся, и как себя ведем. Парень перелезал по ночам через стену, чтобы встречаться с ней. Он знал, что ему грозит в том случае, если его поймают. Он все еще здесь, но я не стану называть его имени. Если вам интересно, месье сам вам расскажет.
— А третий?
— Лучше о нем не говорить.
— Почему?