Мон-Ревеш
Шрифт:
Успокоенный насколько возможно, Дютертр спустился пообедать с Натали и с обоими сельскими эскулапами, которые были верными друзьями дома и образованными людьми, в особенности Блондо, врач. Они ушли, не дожидаясь десерта: им надо было посмотреть Эвелину и сделать еще несколько визитов до наступления темноты, ибо Дютертр, боясь, как бы с Эвелиной не случилось чего-нибудь непредвиденного, добился от них обещания провести ночь в замке.
Для того чтобы свести счеты с Олимпией, в распоряжении у Натали были только те несколько минут, когда Дютертр пил свой кофе. Ей их хватило с лихвой.
— Сказали ли вам во всей этой суете, — спросила она, — что этот своевольный варвар Тьерре наконец появился снова?
— А! — сказал Дютертр. — Ну, тем лучше. Эвелина знает?
— Она даже видела его, потому что он помогал нести ее из парка на носилках, вместе с тем, другим.
Упоминание о «том, другом» не поразило Дютертра. Он думал только об Эвелине.
— Ну и как? — спросил он. — Когда он увидел бедную девочку в таком состоянии, выказал он какие-нибудь признаки сердечного волнения? Ты присутствовала при этом?
— Да, отец, господин Тьерре был в отчаянии, как и полагалось вашему будущему зятю.
— И это несколько утешило Эвелину, я надеюсь? Известно ли теперь, почему он не приезжал целую неделю?
— Нет, ничего в точности не известно. Но я думаю, что его удержало в Мон-Ревеше присутствие друга.
— Какого друга? — спросил Дютертр, и трепет пробежал по его жилам.
— Ну, господина де Сож, — отвечала Натали безразличным тоном.
— Он в Мон-Ревеше? — спросил Дютертр, стараясь тоже сохранить хладнокровие.
— Вез сомнения, поскольку он приезжал сюда сегодня утром.
— Сюда?
— Разве Олимпия не говорила вам, что они приехали вместе? Как странно!
— Кто «они»? Господин де Сож с Тьерре?
— Право же, ваши вопросы меня удивляют, отец, и заставляют бояться, не сказала ли я какую-нибудь глупость. Что за странная особа ваша жена со своей скрытностью! Должна ли я понять все это так, что она скрывает от вас самые обычные вещи?
— Моя жена ничего от меня не скрывает, Натали, — твердо отвечал Дютертр, — и я сам никогда не задаю ей вопросов.
— Может быть, вы и правы, отец, — небрежно уронила Натали.
И она торопливо ушла: удар был нанесен. Смертельная тревога овладела Дютертром, колени его дрожали. Не в силах подняться в комнату Эвелины, где находилась Олимпия, он дождался возвращения врачей.
— Наша дорогая девочка чувствует себя прекрасно, — сказал старый Мартель, хирург, знавший Эвелину с рождения. — Уверяю вас, вы можете быть спокойны и позволить мне ночевать у себя дома. У вас остается Блондо. Если повязка ослабнет, чего, по-моему, не может быть, вы пошлете за мной; ведь деревня Пюи-Вердон так близко отсюда!
Мартель не любил нарушать свои привычки. Блондо заверил Дютертра, что присутствие хирурга не обязательно, и сам обещал остаться. Дютертр отпустил старика, который дал слово коллеге посетить его больных.
— К тому же, — сказал Мартель, уходя, — у вас тут есть самый лучший врач: ваша жена. Известно ли вам, что она успешно конкурирует с нами обоими? Она великолепно сделала Эвелине первую перевязку. Право же, умные жен шины все делают одинаково хорошо и умеют сделать все, что нужно. Я не раз видел в лачугах бедняков, какие чудеса предусмотрительности и прозорливости она творила, дожидаясь моего посещения.
— Да, — сказал Дютертр, — хоть сама она и слаба здоровьем, она много занимается здоровьем других. — И, увлекаемый слепым роком на поиски разгадки слов Натали, он прибавил: — Она иногда выезжает с рассветом, чтобы навестить больных бедняков.
— Еще бы! — подхватил Мартель. — Сегодня она встала раньше, чем я: когда я начал свой обход деревни, оказалось, что она уже там побывала.
— А, так она выезжала сегодня утром? — сказал Дютертр, невольно продолжая лукавить и разыгрывать безразличие.
— А как же! — невинно отвечал Мартель. — Когда в девять часов она нашла в парке Эвелину, она уже закончила свой обход. О, госпожа Дютертр — это великая душа. Все для других, ничего для себя. Но если я начну о ней говорить, я никогда не уйду. Покойной ночи!
И Мартель удалился, оставив Дютертра, снедаемого пагубным любопытством.
— Ваша жена — святая, — сказал, в свою очередь, Блондо. — Но она себя не бережет. Она слаба и утомляет себя превыше своих сил.
— Не правда ли? — с живостью отозвался Дютертр. — Я уверен, что сегодня она совершенно изнурена. Ведь она выехала на рассвете! Где же она была сегодня утром?
— Я не знаю, — отвечал Блондо, с большим удивлением заметивший волнение Дютертра.
— Она была в Мон-Ревеше, — сказала Натали, на цыпочках вернувшаяся в комнату якобы для того, чтобы взять со стола свое вышивание.
Дютертр принял удар бесстрастно, словно он этого и ожидал.
— А, — сказал он, — видно, бедная Манетта заболела?
Моя жена к ней очень добра, это честное создание.
— Я думаю, что мадемуазель Натали ошибается, — сказал Блондо, который, не понимая, в чем дело, видел, что на его глазах разворачивается домашняя драма. Он знал Натали и был проницателен. Он чувствовал, что его вмешательство необходимо, хотя пока еще не понимал, к чему оно должно относиться. — Я не думаю, что госпоже Дютертр случалось в эти дни ездить в Мон-Ревеш, — прибавил он, видя, что Дютертр почувствовал облегчение при его словах.