Мона Лиза Овердрайв

Гибсон Уильям

– Ага, – отозвался Лукас, опуская зубочистку, – самый деловой район города. В чем дело, Бобби, наркотики нужны?

– Да нет, просто интересно.

– Интересно что? Тебе нужно на Таймс-Сквер?

– Нет, просто это первое место, какое пришло мне в голову. Я имел в виду, ты меня отпустишь?

– По правде сказать, нет, – сказал Лукас. – Но тебе не следует думать, что ты заключенный. Скорее – гость. Ценный гость.

Бобби бледно улыбнулся:

– A-а. Ладно. Как это называется? «Содержание под стражей в целях безопасности»?

– Верно, – сказал Лукас, снова принимаясь за зубочистку. – И пока мы тут надежно экранированы славным Ахмедом, пора бы нам, Бобби, поговорить. Думаю, брат Бовуар уже рассказал тебе кое-что о нас. Что ты думаешь о том, что он тебе рассказал?

– Ну, –

протянул Бобби, – это действительно очень интересно, но я не уверен, что все понял.

– Чего ты не понял?

– Ну, я, например, ничего не понимаю в этих ваших вудуистских штучках…

Лукас поднял брови.

– Это не мое дело, кто что готов проглотить, я хочу сказать – во что поверить, так? Но то Бовуар дело говорит, причем на уличном техе, да таком, что закачаешься, а через минуту – о каких-то мамбо и привидениях, о духах и змеях. И, и…

– И о чем?

– О лошадях, – выдавил Бобби, горло у него перехватило.

– Бобби, ты знаешь, что такое метафора?

– Железо какое-то? Вроде конденсатора?

– Нет. Ладно, оставим метафоры в покое. Когда Бовуар или я говорим с тобой о лоа и их лошадях, как мы называем тех немногих, которых избирают лоа, чтобы ездить на них, просто сделай вид, что мы говорим на двух языках разом. Один из них тебе понятен. Это уличный тех, как ты его называешь. Мы можем использовать другие слова, но говорим все же на техе. Скажем, мы называем что-то Огу Ферай, а ты то же самое мог бы назвать ледорубом, понимаешь? Но при этом теми же словами мы говорим и о других вещах, и вот их-то ты и не понимаешь. Тебе это и не нужно. – Он убрал зубочистку.

Бобби сделал глубокий вдох.

– Бовуар сказал, что Джекки – лошадь для змея, змея по имени Данбала. Можешь повторить то же самое на уличном техе?

– Естественно. Думай о Джекки как о деке – киберпространственной деке, очень хорошенькой и с красивыми коленками. – Лукас хмыкнул, а Бобби покраснел. – Думай о Данбале, которого некоторые называют змеем, как о программе. Скажем, о ледорубе. Данбала входит в деку Джекки, Джекки рубит лед. Вот и все.

– Ладно, – сказал Бобби, решив, что уже несколько освоился, – тогда что такое матрица? Если Джекки дека, а Данбала программа, что тогда киберпространство?

– Весь мир, – услышал он в ответ.

– Отсюда нам лучше пойти пешком, – сказал Лукас.

«Роллс» беззвучно и плавно остановился, негр встал, застегивая на две пуговицы пиджак.

– Ахмед привлекает слишком много внимания.

Он подобрал свою трость – дверь, открываясь, издала мягкий чмокающий звук.

Бобби выбрался вслед за Лукасом в безошибочно узнаваемый запах, ставший визитной карточкой Муравейника, – богатая амальгама затхлых выхлопов подземки, древней копоти и едкого канцерогенного духа от свежей пластмассы, все это замешано на углекислом привкусе запрещенного ископаемого топлива для автомобилей. Высоко над головой в отраженном ослепительном свечении дуговых ламп один из недостроенных фуллеровских куполов [18] закрывает две трети вечернего неба цвета лососины. Рваный край купола напоминает разломанные серые соты. Лоскутное одеяло куполов Муравейника порождало непредсказуемые смены микроклимата: были, например, области на несколько кварталов, где с закопченных геодезиков непрестанно сыпалась тонкая водяная пыль сконденсировавшейся влаги; в кварталах же под самыми высокими секциями купола часто били статические разряды – этакая специфическая городская разновидность молний.

18

По имени американского архитектора и дизайнера Бакминстера Фуллера (1895–1983), пропагандировавшего строительство так называемых геодезических куполов – сетчатой оболочки из прямых стержней, обладающей минимальной массой при большом внутреннем объеме, причем чем больше купол, тем выше его несущая способность, поскольку нагрузка распределяется на большее количество элементов конструкции.

На улице, по которой

Бобби шагал вслед за Лукасом, сильно дуло. Теплый ветер бросал в лицо песок, – вероятно, это было как-то связано с перепадами давления в системе подземных коммуникаций, опутавшей весь Муравейник.

– Помни, что я тебе говорил, – сказал Лукас, щурясь от ветра с песком. – Этот человек представляет собой гораздо больше, чем кажется на первый взгляд. И даже если это не так, ты все равно обязан выказать ему некую толику уважения. Если хочешь стать ковбоем, раскрой глаза пошире – сейчас ты увидишь, так сказать, живого классика нашего ремесла.

– Ага, – протянул Бобби. – Ладно. – Он подпрыгнул, чтобы отделаться от посеревшей ленты распечатки, которой вздумалось обвиться вокруг его колена. – Так, значит, это у него вы с Бовуаром купили…

– Ха! Нет! Я же тебе сказал. Говорить посреди улицы – все равно что ньюсфаксу диктовать…

Бобби поморщился, потом кивнул. Блин! Он все время попадает впросак! Вот он с крупным дельцом по уши в каком-то потрясающем деле, а продолжает вести себя как вильсон. Делец. Вот самое подходящее слово для Лукаса и для Бовуара тоже. А эти разговорчики о вуду – просто игра, чтобы запудрить мозги окружающим, думал Бобби. В «роллсе» Лукас выдал какую-то пространную тираду о Легбе, который, по его словам, был лоа коммуникаций, «хозяин дорог и тропинок», а все это к тому, что человек, к которому он ведет Бобби, – избранник Легбы. Когда Бобби спросил, хунган ли этот человек, Лукас сказал, что нет. Он сказал, что этот человек шел бок о бок с Легбой всю свою жизнь, был к нему предельно близко и даже не подозревал, что лоа всегда рядом с ним, как будто лоа всегда был частью его самого, его тенью. И вот этот человек, сказал Лукас, продал им софт, который Бобби арендовал у Дважды-в-День…

Свернув за угол, Лукас неожиданно остановился, да так резко, что Бобби едва не уткнулся ему в спину. Они стояли перед почерневшей каменной стеной. Окна дома еще десятилетия назад были забиты листами рифленого железа. На первом этаже располагался некогда магазин, но покрытые трещинами витрины успели зарасти грязью. Дверь между слепыми окнами была усилена точно таким же листом железа, какой запечатывал окна верхних этажей. Бобби показалось, что за окном слева можно разобрать что-то вроде вывески – потухшие неоновые буквы, криво свисающие в мрачной темноте. Лукас же просто стоял перед дверью, его лицо было лишено всякого выражения, конец трости будто врос в тротуар, огромные руки сложены одна поверх другой на латунном набалдашнике.

– Первое, чему тебе предстоит научиться, – сказал он тоном человека, цитирующего пословицу, – это тому, что всегда нужно ждать… [19]

Бобби почудилось за дверью какое-то царапанье, потом раздался звон цепочки.

– Потрясающе, – проговорил Лукас, – можно подумать, что нас ждали.

Дверь на хорошо смазанных петлях открылась сантиметров на десять, потом будто за что-то зацепилась. В темной пыльной щели возник глаз и немигающе уставился на них. Поначалу Бобби решил, что это глаз какого-то крупного животного: зрачок – странного желтовато-коричневого оттенка, а белок – в паутине красных прожилок. А под ними – выпяченная, еще более красная губа.

19

«First thing that you learn is that you always gotta wait» – цитата из песни Лу Рида «I’m Waiting for the Man» с первого альбома The Velvet Underground («The Velvet Underground and Nico», 1967).

– Духов человек, – сказал невидимый владелец глаза, – духов человек и какой-то мелкий засранец. Господи… – Раздался ужасный, булькающий звук, будто хозяин чуть ли не из самых кишок выхаркивал мокроту, скопившуюся там еще в доисторические времена, затем последовал смачный плевок. – Что ж, заходи, Лукас.

Снова скрежет, и дверь распахнулась вовнутрь – в кромешную тьму.

– Я занятой человек… – прозвучало с расстояния в метр – и с каждым словом все тише, как будто носитель глаза спешил убраться подальше от света, проникшего через открытую дверь.