Моникины

Купер Джеймс Фенимор

Признаюсь, я выслушал эти намеки без особого огорчения, так как они убедили меня, что мое путешествие по Высокопрыгии будет менее затруднительно, чем я опасался, — моникины в своих поступках явно руководствовались принципами, не так уж резко отличающимися от принципов человеческого рода.

Любезный регистратор и хранитель печати отбыли вместе, а мы тотчас начали нумеровать себя, согласно его совету. Поскольку порядок нам был объяснен, остальное труда не составило. Ной, Боб, я и самый высокий матрос — все получили номер один, а прочие взяли себе номера по росту.

Тем временем спустилась ночь. На воде появились сторожевые лодки, и мы отложили высадку до утра.

На

рассвете все были на ногах. Было условлено, что мы с капитаном Поком, сопровождаемые Бобом в качестве слуги, отправимся на берег, чтобы совершить путешествие по острову, а «Морж» останется на попечении помощников капитана и команды, с тем чтобы они время от времени поочередно сходили на берег, как принято у моряков в порту. Мы трое долго мылись, брились и приводили себя в должный вид, но в конце концов поднялись на палубу. На мистере Поке был тонкий полотняный костюм, в котором он выглядел совершенно как морской лев, что, по его словам, не только отвечало его вкусам и привычкам, но и обеспечивало прохладу, приятную в здешнем паровом климате. Я вполне соглашался с почтенным моряком, не видя большой разницы в том, будет ли он ходить в этом наряде или совсем голый. Что касается костюма, который я придумал себе, то он был сделан по системе «общественные дела вкладов». Другими словами, раскрашивая его, художник отразил в нем мой интерес к доброй половине животных, обитающих на Лондонской бирже, куда он в свое время был нарочно послан, чтобы ознакомиться с натурой. Боб, по мнению его начальника, больше всего походил на поваренка.

Моникины были слишком благовоспитанны, чтобы толпиться вокруг нас, пока мы высаживались на берег, и докучать нам нескромным любопытством. Наоборот, мы без всяких помех добрались до столицы. В мои намерения входит не столько описание материальных предметов, сколько рассмотрение философских и других аспектов духовного мира Высокопрыгии, а потому об их домах, об устройстве хозяйства и различных ремеслах будет идти речь лишь по ходу повествования. Достаточно сказать, что моникины Высокопрыгии, как и люди, во всем исходят из соображений собственных удобств — то есть таких, какими они им представляются, вот только в смысле карманов они несколько сплоховали. В остальном они весьма похвально следуют обычаям отцов, редко вводя какие-либо новшества, кроме тех, которые прельщают своей экзотичностью. Тогда моникины иногда принимают их, вероятно ценя в них то, что они доказали свою пригодность для совсем других условий жизни.

Одним из первых, кого мы встретили, когда вышли на главную площадь Единения (так называется столица Высокопрыгии), был милорд Балаболо.

Он весело прогуливался в компании молодых аристократов, которые, по-видимому, бесконечно наслаждались своей молодостью, здоровьем, знатностью и привилегиями. Мы столкнулись с ним почти лицом к лицу, так что не узнать друг друга было невозможно. По тому, как молодой лорд отвел глаза, я в первый миг подумал, что наш недавний спутник намерен считать наши отношения одним из тех случайных знакомств, в которые все мы вступаем на водах, во время путешествия или в деревне и которые не принято возобновлять в столице, или, как позже заметил капитан Пок, той близостью, которая возникает между англичанином и янки в доме последнего за стаканом такого винца, какому нигде равного не найти, и никогда не выдерживает воздействия английского тумана.

— Эх, сэр Джон, — добавил охотник на котиков, — как-то в Станингтоне я во время последней войны приютил у себя под крылышком одного вашего земляка. Его взяли в плен, ну да ведь как у нас пленным живется — ходи, куда хочешь, делай, что хочешь.

А уж ел-то! Патока, в которой ложка стояла торчком, свинина, такая жирная, что ею впору было бы натирать стеньги, и такой американский ром, что королю не зазорно было бы сесть и испить его, да только он потом не встал бы! Ну, и как все кончилось? И вот так верно, как то, что мы сейчас находимся среди обезьян, этот малый расписал меня в книжке! Если бы я записывал в книгу хотя бы половину того, что он сожрал, мне бы любой суд нашего штата присудил возмещение убытков. Он заявил, что патока у меня была жидкая, свинина — тощая, а ром никуда не годился. Вот вам правдивость и признательность! И он представил все это как жизнь американцев.

Тут я напомнил моему товарищу, что англичане не любят принуждения, даже если им хотят оказать любезность, но когда они встречают чужеземца у себя, никто не сравнится с ними в радушии, как я надеюсь доказать ему когда-нибудь в Хаусхолдер-Холле. Что же касается его первого замечания, то ему следует помнить, что англичане считают Америку всего лишь деревней и верх невоспитанности — принуждать их к продолжению знакомства, завязанного там.

Ной, как и большинство людей, был весьма сговорчив во всем, что не затрагивало его предрассудков и мнений, а потому охотно признал общую справедливость моих слов.

— Это вы верно сказали, сэр Джон,—объявил он. — В Англии можно вербовать матросов насильно, а насильно в гости навязываться неприлично. Зато уж добровольцы — ребята хоть куда! Да я бы на его книжонку и внимания не обратил, если бы он промолчал про мой ром. Ведь это был такой ром, сэр Джон, что, когда англичане бомбардировали Станингтон восемнадцатифунтовыми ядрами, я предлагал зарядить нашу двенадцатифунтовую пушку галлоном влаги из этого самого бочонка, и уж, конечно, ядро тогда бы пролетело целую милю!

Однако это отступление далеко увело меня от моего рассказа. Милорд Балаболо, когда мы проходили мимо, чуть-чуть отвернул голову. Пока я колебался, прилично ли будет при таких обстоятельствах напомнить ему о нашем знакомстве, вопрос был решен капитаном Поком, как он сам выразился, «под носом судна», так что одинаково трудно было бы обойти его, пройти сквозь него или над ним.

— Доброго утра, милорд, — произнес прямодушный моряк, который обычно переходил к делу без обиняков, словно бил котика. — Хороший, теплый денек! А запах суши после такого долгого плавания приятен для обоняния, хотя ногам и приходится потрудиться.

Спутники молодого пэра с изумлением переглянулись. И, как мне показалось, некоторые из них, несмотря на серьезность и важность, свойственные физиономии моникинов, едва сдержали смех. Но не лорд Балаболо.

Он несколько мгновений разглядывал нас в лорнет, а затем изобразил приятное удивление.

— Как, Голденкалф! — воскликнул он. — Вы в Высокопрыгии! Вот поистине неожиданное удовольствие. Теперь у моих друзей будет возможность воочию убедиться в верности фактов, о которых я им говорил. Перед вами, господа, два представителя так называемых «людей», только что мною упомянутых…

Заметив смешливое настроение своих спутников, он продолжал с чрезвычайно серьезным видом:

— Прошу вас, умерьте свое веселье, господа! Смею вас уверить, что это по-своему очень достойные особы и не заслуживают того, чтобы над ними смеялись. Мне трудно было бы назвать даже в нашем собственном флоте более искусного и смелого морехода, чем этот честный капитан. А что касается другого, в разноцветной шкуре, то он, несомненно, значительная персона в своем тесном кругу. Если не ошибаюсь, он член пар… пар… так ли я говорю, сэр Джон, член пар..?