Монохром
Шрифт:
— Что причитается, верну, — выцедил Дрой, поджав сухие губы. — А насчет фамилий… Знаешь, компаньон, я готов разменять свою на твою. Озвучим?
Слово «компаньон» прозвучало пренебрежительно и обидно. Гост сглотнул, раздумывая над ответной репликой. Зеленый напрягся, сложил вилку и убрал швейцарский ножик в чехол. Только Лёвка как ни в чем не бывало продолжал уплетать галеты и грызть закаменевший кусочек сыра, словно разговор его вообще не касался.
— Я не обязан называть фамилию, — наконец решил Гост. — Но солдафонам инфу не сливал. Веришь ты или не веришь — мне плевать. Если есть претензии, можно… размяться на лужайке.
— Не вопрос. — Дрой привстал и отложил дробовик. — Я, кажется, сожрал лишнего. Как раз калории скину.
Ой, как все, оказывается, плохо. Я внимательно проследил за сосредоточенным взором Госта, уверенными движениями Дроя, хмурым, как грозовая туча, Зеленым и пофигистичной физиономией Лёвки. Команда вот-вот развалится: взаимное доверие напрочь отсутствует. А если эти двое ершистых хищников сейчас друг другу бока намнут — совместный поход можно считать неблагополучно завершенным. В общем, казус мог выйти неимоверный.
Что ж, надо попробовать остепенить горячих борцов за справедливость.
— Еще шаг, — предупредил я, — и потопаете обратно. Оба.
— Иди горлышко календулой пополощи, пионервожатый, — огрызнулся Дрой, продолжая буравить Госта взглядом.
— Как знаешь, — пожал я плечами. — Дальше мы с Лёвкой идем вдвоем.
Все повернулись ко мне. Уже лучше. Привлечь внимание участников и заставить их слушать — значит наполовину урегулировать конфликт.
— Совсем головкой повредились? — гаркнул я, морщась от стрельнувшей в глотке боли. — Вам, блин, адреналина не хватает?
— Родной, чего расшумелся… — начал было Гост, но я его грубо оборвал, со всей дури шарахнув прикладом по консервной банке. Так, чтоб погромче вышло, подемонстративней. Я понимал, что в этот момент либо сумею перехватить инициативу, либо наше путешествие и впрямь будет окончено. Расплющенная банка с жестяным грохотом отлетела в котловину и шлепнулась в жижу. Нужно было поставить точку.
— Я Коломин. «Пылевики» за мной идут. Довольны?
На добрую минуту установилась тишина. Дрой простецки отвалил челюсть, Гост недоверчиво приподнял верхнюю губу, Зеленый расширил глаза, Лёвка проглотил последний кусочек сыра и уставился на меня, как на дурака. Казалось, что ошарашены все, но я-то прекрасно знал: один блефует. Теперь все зависело от того, поверят ли трое сталкеров откровенной лжи и не решит ли раскрыть себя настоящий Коломин. Последнее, честно говоря, существенно облегчило бы всем жизнь. Первым обрел дар речи рассудительный Гост.
— Что нужно «пылевикам»?
— Не что, а кто. Коломин.
Я поймал его взгляд и замер. Гост был чрезвычайно чутким на брехню, поэтому врать не имело смысла. Хотелось верить, что я и не соврал. Вот бы самому знать…
Через некоторое время Гост всё-таки моргнул и опустил глаза.
— Знаете, что? — не выдержал Дрой, сложив руки на груди и насупившись. — Я так не привык. Я человек прямой, и от этих вот недомолвок у меня пищеварительная система сбоит. Запутали вконец. Если ты, Минор, и есть Коломин, то запалил ты нас порядочно, и я тебе сейчас в глаз дам.
— Чем тебя запалили? — уточнил я, продолжая избегать в речи прямой лжи. — Тем, что солдатики разок из «гаусса» пульнули? Да ты ежечасно на свой зад больше проблем клеишь.
Дрой хотел что-то возразить, но почесал в затылке и захлопнул пасть. Еще бы! Тут уж я прав на сто процентов, и он это прекрасно сознает.
— Давно так на пустом месте не собачились, а, — покачал головой Зеленый. — Грустно все это.
Гост достал из кармана пачку сигарет и предложил всем угоститься. Я взял длинный коричневый цилиндрик, лизнул фильтр, ощущая вкус вишневых косточек, прикурил от предложенной спички и затянулся. Закашлялся от крепкого дыма, защекотавшего свежие ранки в горле. Больше никто пижона не поддержал.
— Ждете, что я проясню ситуацию, — полувопросительно сказал я, выпуская сизую струйку. — Не дождетесь.
— Теперь уж как-то по фиг, — признался Дрой. — Погано, что «пылевики» не отвяжутся, пока не получат то, что им нужно. Может, отдашь им?
Я внутренне взвыл: «Да если б я знал, что этим упырям в погонах надо!» Вслух произнес спокойно:
— Всему свое время.
— Так-то оно так, но ты всех под удар ставишь из-за личной прихоти, — резонно отметил Зеленый. — Не хорошо.
— Без очень уважительной причины я никогда и никого под удар не подставляю, — жестко отрезал я. И не соврал ни на йоту. — Вы меня знаете.
— Это меня и смущает, родной. — Гост бросил окурок на землю, затушил ботинком. Подытожил:
— Пожрали, почти посрались. Всем полегчало. Стало быть, в путь?
Дрой кивнул.
А я так и остался ни с чем. С одной стороны, все указывало на Лёвку, а с другой — мне не давала покоя мысль о странной просьбе паренька сопровождать его и помогать по дороге в логово `yгольников. Он знал, что военные будут его преследовать, но не бежал от них. Он словно бы упорно шел к поставленной цели, пользуясь для ее достижения всеми разрешенными и запрещенными приемами.
Ему категорически нужно было попасть к шахте в окрестностях завода «Юпитер», где нечто породило жуткие создания. Только вот — зачем? Что он там хотел найти?
Я в который раз украдкой взглянул на Лёвку. На его лице застыло отрешенное выражение. Никаких эмоций, ничего. «Ты все мне расскажешь, братец партизан, — подумал я. — Я знаю, как тебя заставить это сделать. Но это чуть позже. Пока думай, что я отвел от тебя интерес команды. Заблуждаться иногда полезно для будущего взаимопонимания».
До Тихой Гавани оставалось километров пять. Проскользнув по улице Миражей, мы ощутимо сократили путь. Теперь не нужно было делать лишний крюк через крайний могильник. Правда, я чуть было душу не отдал взамен срезанного расстояния, но у всего есть цена. Даже у души.
И скажем без обиняков: то, что она до сих пор продолжала обременять мое тело, несказанно радовало.
Часа два мы петляли между аномалиями и болотными топями, которые здесь попадались все чаще. Усталость не критично, но ощутимо давила на форсированный долгим марафоном организм: замедлилась реакция, мышцы все сильнее забивались молочной кислотой, ноги становились тяжелее с каждым шагом, а череп — с каждой следующей мыслью.