Мораль и Догма Древнего и Принятого Шотландского Устава Вольного Каменщичества. Том 1
Шрифт:
Добродетель есть геройское мужество поступать так, как поступать следует, по общему признанию, несмотря на любых неприятелей, плотских ли, духовных ли, презрев всевозможные соблазны и напасти. Человек несет ответственность за верность добродетели в своем поведении, но не за его объективную правильность. Энтузиазм, горячее желание сделать что-то гораздо проще в исполнении, чем доброе дело. Мысль должна порождать действие, единственной целью религии должна быть этика. В политической науке теория бессмысленна, если она постоянно не реализуется на практике.
В любом кредо, политическом ли, религиозном ли, присутствуют две стороны, диалектическая и этическая, и только если эти две стороны гармонично проникают одна в другую, вырабатывается идеальная самодисциплина. Существуют сотни и сотни людей, которые диалектически являются христианами, точно так же, как есть сотни и сотни тех, кто диалектически являются масонами, но, с другой стороны, те же самые люди этически – атеисты или же профаны, причем, в самом буквальном смысле этих слов: они веруют теоретически, но атеисты на практике; это люди, которые свободно напишут вам сто «свидетельств» своей веры –
Однако ни в коем случае не следует подчинять все свои поступки той гипотезе, что все люди – лицемеры, чьи поступки никогда не совпадают с их устремлениями. Ибо никакой грех не настолько редок, ибо никакая задача не так сложна в исполнении, как постоянное лицемерие. Если демагог становится узурпатором, это ни в коей мере не свидетельствует в пользу того, что он всю свою жизнь лицемерил. Неглубокие личности всегда судят об окружающих по своим меркам.
Правда состоит в том, что вера в большинстве случаев весьма слабо влияет на общее поведение, в религии – человека, в политике – партии. В общем и целом мусульманин Востока гораздо честнее и заслуживает гораздо большего доверия, нежели христианин Запада. Евангелие Любви на устах – это Аватара Преследования в сердце. Люди, верующие в вечное проклятие и реальное море огня и кипящей серы, верят и в то, что сами обрекают себя на все вышеизложенное, как внушает им их вера, поддавшись лишь мимолетному искушению страстями. Провидение настаивает на необходимости добрых деяний. В масонстве же о человеке плохо говорят за его спиной при малейшем проявлении страстей с его стороны; и поскольку мы пока что далеки от того, чтобы считать реальным истинное Братство в Голубом масонстве и правомочным использование в нем слова «брат», неимоверных усилий зачастую стоит внушить самим себе и своим братьям, что масонство есть организация, абстрагированная от страстей профанского мира и презирающая его дела и мерки. Наверное, можно признать всеобщим закон, состоящий в том, что там, где нужно сделать выбор, масон отдаст свой голос и использует свое влияние в политике или коммерции, чтобы помочь скорее менее образованному профану, чем высокообразованному масону. Кто-то может принести самому себе клятву в сопротивлении любой попытке незаконной узурпации власти, а затем стать готовым к действию и даже радостным пособником узурпатора. Другой может называть ближнего своего братом, а потом поступить с ним, как Иуда Искариот, или же ударить его под пятое ребро клеветой, происхождение которой невозможно выяснить, как Иоав ударил Авенира. Масонство не в силах изменить человеческую природу и сделать честных людей из прирожденных мошенников.
Пока вы все еще находитесь в стадии подготовки к Главному Посвящению и обучения тем принципам, которыми вам предстоит жить в будущем, никогда не забывайте слов апостола Иакова: «Ибо кто слушает слово и не исполняет, тот подобен человеку, рассматривающему природные черты лица своего в зеркале: он посмотрел на себя, отошел и тотчас забыл, каков он. Но кто вникнет в закон совершенный, закон свободы, и пребудет в нем, тот, будучи не слушателем забывчивым, но исполнителем дела, блажен будет в своем действии. Если кто из вас думает, что он благочестив, и не обуздывает своего языка, но обольщает свое сердце, у того пустое благочестие… Что пользы, братия мои, если кто говорит, что он имеет веру, а дел не имеет? может ли эта вера спасти его?.. Ты веруешь, что Бог един: хорошо делаешь; и бесы веруют и трепещут. Но хочешь ли знать, неосновательный человек, что вера без дел мертва?.. Ибо, как тело без духа мертво, так и вера без дел мертва».3
В политической науке – то же самое: свободные правительства и конституции, провозглашающие свободу, формируются в соответствии с очень простой и понятной теорией. Вообще не имеет значения, на какой конкретно теории они основаны, но важно то, что ни к каким серьезным выводам нельзя придти без того, чтобы эту теорию основательно не проверить в споре и на практике. Уклонение от этой теории вследствие трусости и слабости, отклонение от нее вследствие веления сиюминутного логического решения, противоречие ей либо по воле страстей, либо по необходимости, либо по велению целесообразности – и вот уже у вас получается отрицание или нарушение прав, возникают законы, нарушающие первейшие принципы морали, может иметь место незаконная узурпация власти, презрение и непринятие во внимание законной власти.
Не следует также забывать, что, поскольку работающих на публику, самоуверенных, высокомерных почти всегда предпочитают (даже при условии самых больших неприятностей и кризисов для государства) высокообразованным, неимоверно умным и обладающим католической моралью, ибо они ближе к общему уровню населения и выборных законодателей, постольку и высшая истина обычно не принимается человечеством.
Когда Солона спросили, дал ли он своим согражданам наилучшие законы, каких они могли только пожелать, он ответил: «Самые лучшие, какие они в состоянии воспринять». Это очень и очень важное замечание, но, с другой стороны, как и всякое историческое изречение, эти слова настолько просты, что их редко понимают, а если и понимают, то зачастую неверно. В них – вся философия истории. В них содержится истина, которая – признай ее человечество – сберегла бы ему уйму времени, потраченного на бесполезные, пустые споры, и направила бы его кратчайшим путем к осознанию прошлого. Истина же эта такова: все истины суть истины преходящие, а не вечные; и какая бы идея ни обрела достаточной силы и достаточной жизнеспособности для того, чтобы реализоваться на практике – религиозная, моральная, политическая, любая иная – и найти себе место под солнцем и адептов, все равно это была бы истина лишь на какое-то время, подходящая постольку, поскольку люди в состоянии ее воспринять.
Так и с великими людьми. Разум и личные способности народа можно измерить лишь одной меркой – великими историческими личностями, которых дарует ему Провидение и которых он принимает. Всегда были личности, чересчур великие для своего времени или для своих народов, или и то и другое. Таких личностей народы делали всего лишь своими идолами, и это можно понять.
Внушить совершенную истину или закон неспособному их воспринять, приземленному народу всегда было и пребудет вовеки бессмысленной тратой сил. Здесь, как и в том, что касается самих исторических личностей, нами должны руководить законы сочувствия. Мы не знаем, какие личные качества хотели бы видеть овцы воплощенными в своем пастыре. К личностям, чрезмерно возвысившимся интеллектуально, народ не испытывает симпатии, как не испытывает он ее к далеким звездам. Когда Берк, мудрейший из государственных деятелей Англии всех времен, вставал со своего места, чтобы высказать свое мнение, Палата Общин, точно по неслышному сигналу, мгновенно пустела. Мало сочувствия обычно вызывают в народе и совершенные Истины. Наивысшая из истин, непонятная обычному рядовому гражданину, как и наивысшая в своем развитии личность, и даже более того, будет казаться выдумкой или даже ложью. Умнейшие доктрины христианства и философии будут лишь неясным и подозрительным лепетом для, например, индейца племени Потавотоми. Популярное объяснение масонских символов замечательно подходит для тех толп, которые нынче наводнили Храмы, но это предел их возможностей в сочувствии и понимании. В первые свои годы католицизм был жизненной истиной, но потом он устарел и возник протестантизм, затем уже протестантизм расцвел и тоже пришел в упадок. Учение Зороастра было лучшим, что могли в свое время воспринять персы; учение Конфуция подходило китайцам; магометанство – арабам-идолопоклонникам того времени. Каждое из этих учений было истиной для своего времени. Каждое из них было в своем роде евангелием, провозглашенным Реформатором, и если кто-то из людей настолько несчастлив, что остается удовлетворен и доволен тем, что имеет, когда Реформатор стоит на его пороге, то это скорее его беда, чем вина. Таких людей следует жалеть, но отнюдь не преследовать.
Не ожидайте, что люди быстро склонятся к признанию истины или что их легко подвигнуть к правильному мышлению. Сложный и непредсказуемый человеческий мозг в состоянии затуманить и усложнить даже самое простое из того, что видно невооруженным глазом. Помните, что глупо требовать бесстрастности от присяжных; но требовать ее от больших групп людей в отношении любого из вопросов внутренней или внешней политики – просто опасное безумие. Больших трудов стоит заставить согласиться между собой по какому-либо вопросу даже двух конгрессменов или членов Конвента, и более того, редко когда можно заставить кого-либо согласиться с самим собой. Политическая церковь, которой даже, возможно, удалось поставить себя во главе всего и вся, в любом случае говорит тысячей разных уст. Как можем мы в таком случае заставить людей соглашаться или не соглашаться по какому-либо вопросу, выходящему за рамки компетенции примитивных органов чувств? Как нам измерить Беспредельное и Незримое меркой нашего практического разума? Спросите барашки на океанских волнах, о чем журчат они во время прибоя! Сколь многое из того, что доносится до нас с невидимых берегов, теряется в пути, подобно птицам, не долетевшим до жарких стран в своих стаях! Сколь бесплодно таращимся мы, силясь увидеть нечто большее за горизонтами Бесконечности! Нам должно хватать тех людей, которых прибило к нашим берегам прибоем бесконечного Океана, мы должны верить им, как дети, ибо для нас заказаны пути к исследованию сокрытых глубин.
Все вышеизложенное в первую очередь учит Подмастерье не удовлетворяться собственной мудростью. Гордость неверными теориями гораздо хуже простого невежества. Масону подобает смирение. Возьмите какой-нибудь тихий и спокойный момент человеческой жизни и включите в него объединенные идеи гордыни и обычной человеческой низменности – и вот уже это существо, порожденное моментом, гордо шествует по Бесконечности во всем величии своего ничтожества! Наткнутые на вселенскую ось, все небесные ветры вдувают в его кровь холод Смерти; душа его отлетает от его тела, точно мелодия от скрипичной струны. Денно и нощно, как пыль на колесах, вращается он внутри небес, сквозь лабиринты миров, и по обе стороны от него – пылающие создания Господни, гораздо далее линии горизонта его чувственных восприятий. Это ли существо, которое действует по своему собственному усмотрению, чтобы обрести Венец Славы, чтобы презреть собственную плоть, чтобы насмехаться над ближним своим, который произошел от той же земли, в которую суждено вскоре обратиться и ему, и насмешнику? Не ошибается ли человек в своей гордыне? Не страдает ли он? Не умирает ли он? Когда он пытается мыслить с помощью своего разума, не останавливают ли его трудности? Когда же он действует, неужели он никогда не падает жертвой искушения удовольствием? Когда он просто живет, свободен ли он от боли? Не искушают ли его болезни и страдания? Когда он умирает, избежит ли он обычной могилы? Гордыня не является неотъемлемой частью памяти Человечества. Скромность должна соседствовать с бренностью и искупать невежество, человеческие ошибки и несовершенство.
Таким же образом масон не должен стремиться к высоким должностям и почестям, не имеет значения, сколь он уверен в том, что в состоянии должным образом служить государству. Он ни в коем случае не должен искать, и тем паче добиваться почестей. Конечно, хорошо пользоваться благами, дарованными судьбой; но еще лучше смиренно воспринимать их потерю. Величайшие деяния совершаются не при свете дня и не ввиду всего народа. Тот, кого Господь наделил любовью к уединению, обладает дополнительным чувством; и среди многочисленных и достойных уважения природных чувств мы вдруг находим живительный бальзам, лечащий раны, полученные нами в многотрудной жизни в обществе, ибо стремление к одиночеству есть спасение от всех напастей нашей жизни.