Море – мой брат. Одинокий странник (сборник)
Шрифт:
«Не беспокойтесь». Поскольку негр орал и бился где-то внутри, а мне было кошмарно грустно оттого, что он не добрался до другого берега, я побежал к поезду и едва на него успел. – Все веселые студенты расположились где-то впереди, и вагон был мой целиком, и мы безмолвно и быстро отправились в славном английском поезде по сельской местности былых Блейковых ягнят. – И я был в безопасности.
Английская местность – тихие фермы, коровы, луга, торфяники, узкие дороги и фермеры на велосипедах, ждущие на переездах, а впереди субботний вечер в Лондоне.
Городские окраины в предвечерье как старая греза о солнечных лучах сквозь послеполуденные деревья. – Вышел на вокзале Виктория, где некоторых студентов встречали лимузины. – С торбой на горбе, взбудораженный, я пошел в сгущавшихся сумерках по Бакингем-Пэлис-роуд, впервые видя долгие пустые улицы. (Париж женщина, а вот Лондон независимый мужчина, пыхающий в пабе трубкой.) – Мимо
Я позвонил своему лондонскому агенту по телефону, рассказал о своем затруднении. «Дорогой мой дружище, это ужасное невезенье, что меня сегодня днем не было. Мы навещали мать в Йоркшире. Вас пятерка выручит?»
«Да!» Поэтому я сел на автобус до его нарядной квартиры у Бакингемских ворот (прошел в аккурат мимо, когда только слез с поезда) и поднялся познакомиться с достойной пожилой парой. – Он с козлиной бородкой и камином, и скотч мне предложил, рассказал о своей столетней матери, которая читает насквозь «Историю английского общества» Тревельяна. – Хомбург, перчатки, зонтик, всё на столе, свидетельствуя о его образе жизни, а я себя чувствовал американским героем в старом кино. – Далеко ж я ушел от малыша под мостом через речку, грезящим об Англии. – Они накормили меня сэндвичами, дали мне денег, и я пошел гулять по Лондону, упиваясь туманом в Челси, бобби бродят во млечной дымке, думая, «Кто задушит бобика в тумане?» Тусклые огни, английский солдат прогуливается, обернув одну руку вокруг своей девушки, а из другой руки ест рыбу с картошкой, гудят такси и автобусы, Пиккадилли в полночь и компашка Тедди-Боев спрашивает у меня, знаю ли я Джерри Маллигена. – Наконец я снял за пятнадцать бобов номер в отеле «Мэплтон» (на чердаке) и долго божественно спал с открытым окном, наутро карильоны дули целый час около одиннадцати, и горничная внесла поднос тоста, масла, повидла, горячего молока и чайник кофе, пока я лежал там, пораженный.
А днем Великой пятницы небесное представление «Страстей по Матфею» хором Св. Павла, с полным оркестром и особым служебным церковным хором. – Я почти все время проплакал, и было мне виденье ангела у мамы на кухне, и меня снова потянуло домой в сладкую Америку. – И я понял, что не важно, если мы грешим, что отец мой умер только от нетерпенья, да и все мои мелкие досады не имеют значения. – Святой Бах говорил со мной, а передо мною был великолепный мраморный барельеф, показывающий Христа и трех римских солдат, внемлющих: «И рек им он, не чини насилия никакому человеку, не возводи напраслины и будь доволен жалованьем своим». Снаружи, когда я обходил великий шедевр Кристофера Рена и увидел мрачные заросшие руины гитлеровского блица вокруг собора, я узрел свою собственную миссию.
В Британском музее я поискал свою семью в «Rivista Araldica» [74] , IV, стр. 240, «Лебри де Керуак. Канада, первоначально из Бретани. Синий на золотой полосе с тремя серебряными гвоздями. Девиз: Люби, трудись и страдай».
Мог бы догадаться.
В последний миг я открыл «Старый Вик», ожидая своего поезда к судну в Саутэмптон. – Давали «Антония и Клеопатру». – То было изумительно гладкое и прекрасное представление, слова и всхлипы Клеопатры прекрасней музыки, Энобарб благороден и силен, Лепид крив и потешен на пьянке на лодке у Помпея, Помпей воинственен и жёсток, Антоний матер, Цезарь зловещ, и хотя в антракте культурные голоса в вестибюле критиковали Клеопатру, я знаю, что видел Шекспира так, как его и надо играть.
74
«Обзор геральдики» (ит.).
В поезде по пути в Саутэмптон, мозговые деревья росли из Шекспировых полей, а грезящие луга полны ягнячьих точек.
Исчезающий американский бродяга
Американскому бродяге в наши дни трудно бродяжить ввиду усилившегося полицейского наблюдения на шоссе, железнодорожных сортировках, морских побережьях, речных днах, набережных и в тысяче-и-одной пряточной норе в промышленной ночи. – В Калифорнии барахольщик, первоначальный исконный типаж, который ходит из города в город с припасами и постелью на спине, «Бездомный Брат», уже практически исчез, вместе с древней золотопромывающей пустынной крысой, который, бывало, бродил с надеждой в сердце
Сам я был бродяга, но лишь в определенной степени, как видите, поскольку знал, что настанет такой день, когда мои литературные устремленья вознаградятся защитой общества – я не был настоящим бродягой безо всякой надежды, кроме той разве тайной вечной, которую заполучаешь себе, ночуя в пустых товарных вагонах, летящих вверх по Долине Салинас на жарком январском солнышке, полном Золотой Вечности, к Сан-Хосе, где старый сезонник, на вид гад гадом, поглядит на тебя хмурыми губами и предложит что-нибудь съесть да и выпить в придачу – прямо возле путей или на Дне Речки Гуадалупы.
Исконная мечта бродяг лучше всего выражалась в прелестном небольшом стихотворении Дуайта Годдарда в его «Буддистской библии»:
О ради такого редкого случаяС радостью отдал бы десять тысяч слитков золота!На голове шляпа, котомка на спине,И посох мой, ветерок освежает и полная луна.В Америке всегда присутствовала (если заметите отчетливую Уитменову тональность этого стихотворения, вероятно написанного старым Годдардом) отчетливая особая мысль о пешеходной свободе, что восходит еще ко дням Джима Бриджера и Джонни Яблочное Семечко, а ныне длится исчезающей группой матерого старичья, которое видишь по временам на шоссе через пустыню – ждут, чтобы автобус подбросил их недалеко до городка, где можно побираться (или поработать) и пожрать, или скитаются по восточной части страны, приставая к Армиям Спасения и двигаясь дальше из города в город, от штата к штату к неизбежному проклятью трущоб больших городов, когда ноги больше не держат. – Тем не менее не так давно в Калифорнии я сам видел (глубоко в овраге у железнодорожных путей за Сан-Хосе погребенные в эвкалиптовой листве и благословенном забвенье лоз) вечером кучку картонных и кой-как-выстроенных времянок, где перед одной сидел пожилой человек, пыхая своим табачком «Грейнджер» за 15 центов из кукурузной трубки (в горах Японии полно бесплатных хижин и стариков, что перхают над корневыми отварами, дожидаясь Верховного Просветления, кое достижимо лишь через по временам полное уединение).
В Америке жить на природе считается здоровым видом спорта для бойскаутов, но преступлением для зрелых людей, которые превратили его в свой род занятий. – Бедность считается добродетелью у монахов цивилизованных наций – в Америке же проведешь ночь в кутузке, если поймают без мелочи на бродяжничество (в последний раз, я слыхал, это пятьдесят центов, Напарник – сейчас сколько?)
Во времена Брейгеля вокруг бродяги танцевали детишки, он носил огромные и драные одеянья и всегда смотрел прямо перед собой, равнодушный к детям, и семейства не возражали, что их дети играют с бродягой, это было естественно. – Но сегодня матери крепко держат своих чад, когда через город идет бродяга, из-за того, во что сезонника превратили газеты – в насильника, душителя, пожирателя детей. – Держись подальше от чужих людей, они тебе дадут отравленную конфету. Хотя Брейгелев бродяга и сезонник ныне суть одно и то же, дети пошли другие. – Где даже Чаплинский бродяжка? Старый бродяга Божественной Комедии? Бродяга у Вергилия, он ведет за собой. – Бродяга вступает в мир ребенка (как на знаменитой картине Брейгеля, где громадный бродяга торжественно проходит по лоханной деревушке, а на него гавкают и над ним смеются дети, св. Пестрый Дудочник), но сегодня это взрослый мир, не мир ребенка. – Сегодня сезонника вынуждают таиться – все смотрят легавых героев по телевидению.
Бенджамин Фрэнклин был вроде бродяги в Пеннсильвании; ходил по Филли с тремя здоровенными свитками под мышками и массачусетским полупенни на шляпе. – Джон Мьюэр был бродяга, отправлялся в горы с карманом сухарей, которые размачивал в ручьях.
А Уитмен приводил в ужас детвору Луизианы, когда топал по большой дороге?
Как насчет Черного Бродяги? Самогонщика? Курокрада? Римуса? Черный сезонник на Юге – последний из Брейгелевых бродяг, дети отдают ему дань и стоят в почтении, ничего не говоря. Видишь, как он выходит из сосновистой пустоши со старой невыразимой торбой. Енотов тащит? Братца Кролика? Никто не знает, что он тащит.