Море согласия
Шрифт:
Не заметил хан, как к нему сзади подошел Атеке и тоже приступил к молитве, быстро выговаривая слова. Вместе они поднялись со своих халатов, отряхнули пыль, оделись и тут Атеке, будто невзначай, узнал Булат-хана.
— Вах, Булат, приехал?! Когда приехал?! Почему ко мне не зашел? Кията почему не навестил?.. Давно ждем тебя...
— Так уж и ждешь, — не поверил челекенец.
— А как же! — уверил Атеке. — Если б знал, где ты остановился, ночью бы на ноги поднял...
— Не скажешь, зачем я тебе понадобился?
— А ты сам не догадываешься?
— Нет, не догадываюсь... Скажи, Атеке...
—
— Добрыми новостями угощаешь меня с утра, — сказал с невеселой усмешкой Булат-хан. — Только не понимаю — почему ты, слуга Кията, о моей судьбе думаешь, а Кията ругаешь ?..
— Пойдем, пойдем, Булат-ага, — предложил Атеке, отводя хана подальше от кибитки русских. — По пути и поговорим, хан. Посмотри-ка, сколько людей наехало на мас-лахат. Все старшины атрекские тут и гургенцы есть. Если договорятся — большой той будет.
Они шли к мечети Мамед-Таган-кази, поодаль от которой стояли оседланные копи, верблюды и арбы. Приезжие не все еще проснулись и не вышли многие из кибиток, но и тех, кто с утра пораньше грелся на солнце, было немало. Вся плошадь между рядами кибиток была заполнена людьми. А сколько их еще виднелось возле берега моря у верфи, где строились киржимы и лодки. Сколько еще в киржимах ночевало! Собрать всех воедино— сила немалая получится.
— Выгоды у меня большой нет, — говорил Атеке, оглядывая наехавших людей. — Хочу сделать так, чтобы и Кия-ту и тебе жилось лучше. Отдашь ему дочку в жены — добро сделаешь. Он тебя к себе приблизит. На правах родственника будешь жить на острове. И тебе, и ему хорошо. А мне какая выгода? Разве что за хлопоты мои, Булат-хан, не пожалеешь — дашь тюмен золотой. Этим и доволен буду. А не дашь — не надо... Ну, говори, Булат, что сказать Кияту? Отдашь свою Тувак ему?
— Не ожидал такое услышать, — насупившись ответил Булат-хан. — Обдумать надо, как да что... Я ведь другому обещал...
После этих слов долго шли молча. Наконец, слуга Кията спросил:
— Кто тот человек, кому обещал?
— Да есть один... Из моих людей...
— Что же сказать Кияту? — опять спросил после продолжительного молчания Атеке.
— Скажи, что сговоримся...
Атеке хохотнул, хлопнул хана по плечу и побежал к кибиткам Кията.
– На ходу он раза два оглянулся, будто боясь — не передумал ли челекенец. Булат постоял, удивился сам себе: как это он так быстро согласился на такое, и зашагал назад, к кибитке своего родственника, где ночевал.
Кият со своим семейством жил в середине родового порядка и занимал четыре кибитки.
На подворье Кията — жена, пятидесятилетняя старуха, и двое сыновей. Старшему — Якши-Мамеду — восемнадцать лет, младшему — четырнадцать. Сыновья — лихие джигиты. О Якши-Мамеде шла слава, как о лучшем наезднике.
Сейчас, когда в Гасан-Кули приплыли русские и намечался большой той, оба сына Кията готовили к скачкам своих скакунов. Оба прохаживали их за кибитками в поле... Атеке влетел в подворье Кията радостно взволнованный. Оттолкнув от двери раба-персиянина, прикованного к териму цепью, он сунулся в кибитку и мгновенно застыл в почтительном поклоне. Кият был не один. На ковре за чаем сидел Мамед-Таган-кази — главное духовное лицо прикаспийских иомудов. Ему было всего двадцать лет, он недавно принял высший духовный сан умершего отца. Рядом с ним сидели атрекские ханы Махтум-Кули, Артык, Гусейн и несколько старшин. Они вели разговор о предстоящем маслахате, и приход Атеке нарушил их беседу.
— Я от Булат-хана, — сказал с улыбкой Атеке. — Хан согласен...
Взгляд Кията потеплел. Он пригласил слугу на пиалу чая. Тот торопливо отказался. Атеке по распоряжению Кията был у русских за повара, готовил им еду и, почти неотлучно находился у них в кибитке. Он и сейчас спешил вернуться. Кият отпустил его.
Атеке ушел, а Кият и гости продолжали чаепитие, сдобренное полным согласием в том, что надо послать российскому царю прошение о принятии туркмен-иомудов в русское подданство. Прошение было заготовлено еще вчера писцом-сопи. Теперь все старшины должны были собраться в мечети, прочитать это письмо и решить сообща: как жить дальше.
Кият знал, что на маслахат еще вчера приехали гургенские старшины. Наверняка они будут держать сторону персиян. Но знал Кият, что голоса их прозвучат карканьем одинокой вороны, залетевшей в журавлиную стаю...
Офицеры только позавтракали и сидели у входа в кибитку, вели досужие разговоры, ибо все деловое было уже обговорено. Как только закончится маслахат и празднества они сразу же сядут в баркас, уедут на корабль и поднимут паруса.
— Взгляните-ка, Максим Иваныч! — воскликнул удивленно Муравьев, указывая рукой в сторону моря. — Кажись, Басаргин с Остолоповым вместе идут. Не разверзлись бы хляби небесные! Неужто помирились?
— А черт их знает, — отозвался Пономарев. — Подозреваю я, что-то неладное у них творится...
— Да ну, бросьте, Максим Иваныч... Сейчас узнаем...
Моряки с несколькими матросами подошли к юрте, поздоровались.
— Стало быть, нашли общий язык?— спросил Муравьев.
— Да вроде бы, — неохотно ответил Басаргин.
— Ну, слава богу, — удовлетворенно сказал Пономарев.
Господа уселись на ковре. Юркий Атеке тотчас принес два чайника, пиалы. Но едва принялись чаевничать, ден-щик Муравьева, Демка, доложил: