Море житейское
Шрифт:
Отец вовсе никакой не пьяница. А сын приехал, надо со встречи принять? Как не надо, надо. А открыли бутылку, надо ее допить? Отец очень выразительно замечает: пока бутылка не распечатана, так она молчит, а если начата, она кричит. У Распутина еще интересней: «Мужики смотрели на недопитую бутылку, как на раненого зверя, которого надо добить из милосердия».
Когда меня хвалят за русский язык, я эти похвалы отношу к родителям. Они писатели, творцы, а я записчик только. Помню, как мы сметали стог сена, а назавтра пошел дождь, и мама радостно говорила:
– Нынче, - говорит мама, - зимой холодильник отключала, не мучила, не гоняла, отпуск дала.
– В бархатный сезон отработает, - добавляет отец.
– Да больно он чего-то в последнее время в ночную смену сердился, прямо трясучка у него, вроде как даже по кухне ходит.
– А как не сердиться - голодный.
– Мама оправдывает холодильник.
– Будет и у тебя трясучка, когда на все полки кефир недопитый да сыр засохший. Мыши и те им подавятся. Да три помидорки. Ты не думай, - это мне, - не о сейчас говорю, сейчас-то куда с добром - нужду отвадили. Залезь в подполье - все банками заставлено.
– От трех помидорок две отминусуем, - решает отец.
– Одна останется в плюсе. А две героической смертью умрут.
– Какой?
– Не как еда, а как закуска.
Да, уже никогда не повторится ни одно свидание с папой-мамой, никогда. Такая была радость. А ведь не понимал. Приехал - уехал. Казалось, всегда так будет. А вот они уже уехали. И надо собираться ехать к ним.
ГРЕЧИХА
Вот одно из лучших воспоминаний о жизни.
Я стою в кузове бортовой машины, уклоняюсь от мокрых еловых веток. Машина воет, истертые покрышки, как босые ноги, скользят по глине.
И вдруг машина вырывается на огромное, золотое с белым, поле гречихи. И запах, который никогда не вызвать памятью обоняния, теплый запах меда, даже горячий от резкости удара в лицо, охватывает меня.
Огромное поле белой ткани, и поперек продернута коричневая нитка дороги, пропадающая в следующем темном лесу.
ПАДАЕТ ЗВЕЗДА
Если успеть загадать желание, пока она не погасла, то желание исполнится. Есть такая примета.
Я запрокидывал голову и до слез, не мигая, глядел с земли на небо.
Одно желание было у меня, для исполнения которого были нужны звезды, - то, чтоб меня любили. Над всем остальным я считал себя властным.
Когда вспыхивал сразу гаснущий, изогнутый след звезды, он возникал так сразу, что заученное наизусть желание: «Хочу, чтоб меня любила...» - отскакивало. Я успевал сказать только, не голосом - сердцем: «Люблю, люблю, люблю!»
Когда упадет моя звезда, то дай Бог какому-нибудь мальчишке, стоящему далеко-далеко внизу, на Земле, проговорить заветное желание. А моя звезда постарается погаснуть не так быстро, как те, на которые загадывал я.
ГДЕ-ТО ДАЛЕКО
Много времени в детстве моем прошло на полатях. Там я спал и однажды - жуткий случай - заблудился.
Полати были слева от входа, длинные, из темно-скипидарных досок.
Мне понадобилось выйти. Я проснулся: темень темная. Пополз, пятясь, но уперся в загородку. Пополз вбок - стена, в другой бок - решетка. Вперед - стена. Разогнулся и ударился головой о потолок. Слезы покапали на бедную подстилку из чистых половиков.
Тогда еще не было понимания, что если ты жив, то это еще не конец, и ко мне пришел ужас конца.
Все уходит, все уходит, но где-то далеко далеко, в деревянном доме с окнами в снегу, в непроглядной ночи, в душном тепле узких, по форме гроба, полатях, ползает на коленках мальчик, который думает, что умер и который проживет еще долго-долго.
ЛОДКА НАДЕЖДЫ
У рыбацких лодок нежные имена: Лена, Светлана, Ольга, Вера... Я шел с рыбаками на вечерний вымет сетей на баркасе «Надежда» и пошутил, что с лодкой надежды ничего не может случиться.
– Сплюнь!
– велел старший рыбак.
Солнце протянуло к нам красную дорогу, и на конце этой дороги волны нянчили наш баркас.
Пришли на место. Выметали сети. Отгребли, запустили мотор.
Рыбак, тяжело ступая бахилами, подошел и сел. Помолчал.
Прожектор заката вел нас на своем острие.
– Надежда!
– сказал рыбак.
– На этой «Надежде» нас мотало, думали: хватит, поели рыбки, сами рыбкам на корм пойдем.
От лодки разлетались белые усы брызг, как будто лодка отфыркивалась в обе стороны.
– А ты ничего, - одобрил он.
– Выбирать пойдешь?
– Пойду.
И вот хоть верь, хоть не верь, своей дурацкой шуткой я накликал беду. Когда на следующий день мы выбирали сети, налетел шторм.
Лодку швыряло, как котенка. Ветер ревел так, что уничтожал крик у самых губ.
Вернув рыбу морю и отдав пучине сети, мы все-таки выгребли. Когда, обессиленные, мы лежали на песке и волны, всхрапывая от злости, расшатывали причал, он крикнул:
– Как?!
Я показал ладони.
– Заживет!
Я согласился, но все равно сказал, что имя у лодки хорошее. Он засмеялся.
– Жена моя Надя. Каприз ее был. Назови, говорит, лодку, как меня, тогда выйду.
– Хорошая?
– Лодка? Сам видел.
– Жена!
– Об чем речь. Сейчас с ума сходит.
Он стащил сапоги, вылил воду и хитро посмотрел на меня:
– Хочешь, надежду покажу?
– Да.
Я подумал, что в поселке он покажет свою жену Надежду.
– Вот!
– Он показал мне свои громадные ладони, величиной в три моих.