Морос, или Путешествие к озеру
Шрифт:
Ичико, довольный выполненным поручением, скрылся в знакомом доме, оставив Александра Георгиевича во дворе, в обществе индейских ребятишек, галдевших заметно тише обычного. Разгадка не заставила себя ждать: в центре большого двора, давно уже походившего утоптанностью на плац, под сенью квебрахо на корточках сидели двое. Временами один из собеседников, седоволосый житель сельвы (Экштейн признал в нем не простого смертного), чертил что-то в пыли указательным пальцем, похожим на узловатый корень, объясняя хозяину дома смысл наползающих друг на друга кругов и квадратов. Беляев, поглощенный диалогом с индейцем (скорее всего, вождем), вскинул голову, приветствуя гостя:
– Как я понимаю, ваше появление здесь, дорогой Александр Георгиевич, есть ответ на мое письмо?
– Я всецело в вашем распоряжении, – ответил
– Тогда, голубчик, посидите хотя бы вот на том прелестном чурбачке, пока мы с уважаемым вождем не завершим обмен мнениями. Кстати, зачем ждать. Вы завтракали? Супруга моя готовит превосходные каши. Она с удовольствием вас попотчует.
– Не стоит беспокоиться, Иван Тимофеевич! Плотные завтраки не входят в мою привычку.
– А вот попробуйте! Я уверен, вы измените свое мнение.
Минут через десять, завершив разговор и миновав комнаты, хранившие единственное богатство семьи Беляевых – шкафы с книгами, хозяин с вождем нашли лейтенанта на кухне, поглощающим за длинным дощатым столом уже порядком подзабытую им гречку. Препоручив вождя заботам супруги, Беляев обратился к компаньону:
– Нас ждут великие свершения. Вот почему настоятельно советую подкрепиться еще и sopa Paraguaya [9] . Александра Александровна готовит его так, что пальчики оближешь…
9
Парагвайский суп – национальное блюдо Парагвая, результат симбиоза культур индейцев гуарани и переселенцев из Испании. Для приготовления используется кукурузная мука, мука из маниоки, сыр, яйца и молоко. По вкусу блюдо напоминает мамалыгу.
– Спасибо, Иван Тимофеевич, но, боюсь, для супа в моем желудке не осталось места.
– И это я слышу из уст богатыря?
Экштейну не терпелось заняться делом, ради которого он чуть ли не вприпрыжку прибежал сюда, и на этот раз лейтенант был непреклонен. Беляев попросил у молодого человека немного времени для еще одного «письмеца» и удалился в клетушку, служившую ему «личным кабинетом». Нижайшая просьба командиру дислоцированной в Асунсьоне пехотной части прикомандировать лейтенанта парагвайской армии Алехандро Экштейна по непосредственному распоряжению канцелярии Военного министерства (распоряжение прилагалось) на полугодичный срок к советнику министра Хуану Беляеву была составлена, перечитана и помещена в конверт. Смуглолицего почтальона в башмаках, которому была вручена сия «государственная бумага», словно ветром сдуло.
Александр Георгиевич Экштейн ожидал своего будущего начальника во дворе под деревом.
Пустой рогожный мешок, который протянула Экштейну вышедшая с мужем хлопотливая «заинька», несколько озадачил участника грядущей экспедиции.
– Вы готовы, Александр Георгиевич? – обратился хозяин к лейтенанту.
– Конечно!
– С Богом!
На улицах было не протолкнуться. Под витринными козырьками, без стеснения показывая граду и миру свои язвы, предавались неге жизнерадостные нищие, играя друг с другом в «орла» и «решку», ежеминутно подскакивали со «свежими новостями» мальчишки-газетчики, то и дело подминали мостовую гужевые повозки. Грохот необрезиненных колес заглушал даже визг очередной обворованной ротозейки. Рассуждая по дороге о столь милых ему индейцах, Беляев был возбужден:
– Представляете! В их языке нет такого понятия, как «лукавство». Вчера пытался втолковать суть этого человеческого свойства одному довольно сообразительному малому, которого в свое время я научил читать и писать по-испански. Бедняга так ничего и не понял.
– В индейских преданиях явно прослеживаются библейские мотивы, – чуть погодя азартно говорил дон Хуан. – Взять хотя бы их миф о потопе: там также фигурирует и Ной, только у краснокожих он еще более бескорыстный и великодушный. Индейский Ной спасает погибающих в волнах младенцев и забирает их в свой ковчег! Нет сомнения в том, что Парагвай должен стать таким же ковчегом для нас, русачков. Страна соберет беженцев под своей крышей, объединит, даст им землю, профессию. А когда коммунизм исчезнет, сохраненные в парагвайском ковчеге инженеры, ученые, военные вернутся на Родину…
Поймав недоверчивый взгляд молодого человека, Беляев засмеялся:
– Не сомневайтесь! Возвращение неотвратимо. Россия все перемолола – иго, поляков, чуму с холерой. И комиссаров перемелет, будьте уверены, дорогой мой. Не надо их свергать, как к тому призывают засевшие в Париже мои хорошие знакомые. Большевики сами себя свергнут! Вот здесь-то и пригодится ковчег. России нужна аристократия – но только не прежняя, со всеми этими великими князьями, а инженерная, научная, военная. Нужна аристократия духа! Вот почему наша главная задача – сохранить и преумножить ее здесь, в этом месте, в самом центре Америки!
Пропев оду любимому детищу и обратив свое внимание теперь уже на город, Иван Тимофеевич поглядывал по сторонам с таким видом, словно впервые оказался на здешних улицах, удивляясь барышням, которые несли обувь в изящных ручках, боясь испачкать ее, и их босоногим кавалерам. Картину обрамляли запрудившие улицу повозки, пальмы и густо вылезающие из-за заборов ветви вечнозеленых кустарников.
– Для меня главное очарование Асунсьона – в его похожести на наши провинциальные городишки. Грязь, пыль, настоящие миргородские лужи – все один к одному. А здания! Возьмите, к примеру, железнодорожный вокзал. Точь-в-точь такой, как в Царском Селе. Ах, царскосельская жизнь! Я там лежал в пятнадцатом году после ранения. Знаете, кто за мной ухаживал? Сама императрица!
По правде говоря, Экштейну меньше всего хотелось вызывать из памяти пятнадцатый год – с ледяными спальнями кадетского корпуса, а затем и год девятнадцатый – с известием о смерти отца, Юденичем, налипшими на землю небесами, разбитыми колеями дорог под Гатчиной, опрокинутыми в кюветы орудиями, бинтами, запахом карболки, – слишком уж сейчас было тепло, солнечно, благодатно. Беляев, словно почувствовав его настроение, вновь перескочил на Парагвай:
– Как только я прибыл в Асунсьон, меня потрясли две вещи: дружелюбие здешних жителей и невероятная дешевизна – после мытарств в Аргентине она казалась просто фантастической. За пять сентаво можно было купить кило хлеба, мяса любого сорта, литр молока, кило овощей и фруктов. Хорошая квартира стоила до шестисот песо; конь – четыреста; почта и телеграф, пусть даже за границу, – сущие пустяки. А здешний трамвай – знаете, прелестная картина: трезвонит звоночек, начинают пошатываться рельсы – и вагончик появляется из-за угла. Если бы не квебрахо и не жара – совершеннейший Петербург! Трамвайный билет – два сентаво. Подумать только! Сейчас, конечно, все подорожало, но не настолько, чтобы укладывать зубы на полку…
Походка Беляева оказалась такой же легкой, как и бег его индейца-почтальона. Еще немного – и они очутились на Пальмас. Улица встретила почти невыносимым зноем; спасали фиолетовые тени от домов и деревьев и натянутые над тротуаром тенты, которые сменяли друг друга, оставляя для солнечных лучей лишь небольшие полоски свободного пространства.
Экштейн спросил о ситуации на границе с Боливией.
– Война неизбежна, – ответил Беляев. – Боливийцы, в принципе, неплохой народ, но их со всех сторон подталкивают к столкновению. Мой хороший знакомый, начальник Генштаба генерал Скенони, настроен пессимистически. Он уверен: наши шансы невелики, соотношение сил примерно один к восьми, и, по его мнению, сопротивление невозможно, на что я отвечаю: все преимущества на нашей стороне. Чако, за исключением центральной части, превосходно исследовано. Наши коммуникационные линии позволяют в течение суток перебросить войска в любую нужную нам точку. Благодаря двум закупленным в Италии канонеркам мы будем иметь полный перевес на реках. Железная дорога проложена уже на двести километров в глубину сельвы. Что касается морального состояния войск – патриотизм парагвайского солдата выше всяких похвал. Младшие офицеры прошли революцию и отлично подготовлены. Еще лет пять назад дело было за опытным составом среднего и высшего звена, но благодаря моим просьбам и письмам армия имеет сейчас ряд отличнейших офицеров: чего только стоят Щекин, Касьянов, Салазкин, Ширкин, Бутлеров, Ходолей, затем Корсаков, Малорож, Тарапченко, Дедов… Можно продолжать! – В голосе романтика завибрировала гордость. – Да, боливийцев муштруют наши старые знакомые, однако мы их побьем, Александр Георгиевич, – ей-ей, побьем. Но прежде еще раз стоит посетить парагвайские джунгли. Вы давно просили меня о таком одолжении. Случай настал!