Шрифт:
Глава первая
Деревня Вишняковка утонула в сугробах. Снег лежал везде: он завалил дома и огороды, соседние перелески и островки кустарника. Складки местности практически не просматривались. Околица деревни превратилась в неодолимый снежный вал.
Группа лейтенанта Шубина разделилась, ползли по одному, собрались только у крайнего участка. Домовладение было заброшено, изба сгорела. Словно покалеченная зенитка – дулом в небо, торчал обугленный дымоход. Пожар случился не вчера, запах гари давно развеялся.
В глубине деревни лениво тявкала собака. Ночь еще не кончилась. Мороз пощипывал щеки, их постоянно растирали шерстяными
– Деревня не маленькая, товарищ лейтенант, – отчитался сержант Лазаренко – крупный, но подвижный малый, отправившийся на фронт прямиком из рядов московской милиции, – дворов тридцать или даже больше. Население – в наличии, но все попрятались в избах. Дымок кое-где курится. Дорогу с запада немного расчистили – значит, немцев ждут. Вы уверены, что это единственная дорога, товарищ лейтенант?
– Уверен, сержант. На семь верст в округе нет других дорог. Сплошь леса и… непонятно что. Дорога из Бутова в Вишняковку – единственная артерия, по которой могут подойти немцы.
– Местность в низине, товарищ лейтенант, – напомнил красноармеец Левашов, немногословный, головастый. – Тут снег до лета не растает. Немцам на бульдозерах пробиваться придется.
– Если надо, пробьются, – отрезал Глеб. – Подобные картины мы уже наблюдали. А нет бульдозеров – местное население организуют. Лопаты в деревнях еще не кончились. Вишняковку надо осмотреть.
Находиться в неподвижной позе было невыносимо. Даже в валенках и теплой одежде хотелось постоянно двигаться. Немцам в этом плане было еще хуже. На долгую войну командование вермахта не рассчитывало. В войсках отсутствовало необходимое обмундирование. Солдаты не были обучены действовать в зимних условиях. Но вражеское наступление продолжалось, и над Москвой нависла угроза.
Красная армия была уже не та, что полгода назад. В войска поступало теплое обмундирование, шире использовалось автоматическое оружие. Утепленные маскхалаты в разведывательных подразделениях уже не были диковинкой. Разведчики сливались со снегом. Капюшоны надвинули на ушанки, затянули резинками. Каждый человек как капуста с кучей одежек. Мешали лыжи, но как без них в этом снежном царстве? Лыжи были короткие, широкие, как снегоступы, с примитивными креплениями. Их приторачивали к вещмешкам параллельно земле, чтобы не стучали по ногам во время ходьбы.
Бойцы зарылись в снег, ждали приказа. Восемь невнятных бугорков, размытые лица. У всех – автоматы «ППШ», гранаты, ножи и даже глушитель братьев Митиных, крепящийся к стволу «нагана», – один на всю группу. Рацию не брали – лишняя обуза, до своего расположения десять верст – не такой уж крюк.
Глеб прислушался. Собака перестала тявкать, послышались невнятные голоса: в морозном воздухе звук распространялся, как по воде, ясно и далеко. Немцы в темное время суток наступать не любили – разводили костры, жгли солярку и грелись. Если встречались деревни с целыми избами, набивались в них, как селедки в бочку, и до утра – никакой войны. Зима 41-го года выдалась для них, мягко говоря, негостеприимной.
– Лазаренко, веди свою группу северной околицей. Мы пойдем южной, встречаемся у центральной избы. Да не шуметь там, не нравится мне что-то здесь…
Нога еще побаливала: повредил три недели назад, когда освобождали генерала Беспалова. Идти пешком – еще ничего, но во время бега конечность начинала ныть, напоминая о том печальном дне, когда из группы выжили только трое. За три недели утекло много воды, война разбросала людей, Шубин оказался во 2-й Московской дивизии, прикрывающей северо-западное направление. Контингент был пестрый, дивизия на восемьдесят процентов состояла из ополченцев. И это стало нешуточной проблемой. Даже лучшие из этого необученного болота – все равно ополченцы!
Он полз по снегу, экономя дыхание. Деревня лежала в низине, под снежным саваном. Небо в этот год было щедро на осадки. Формально зима еще не началась, на дворе 21 ноября, но снега выпало – больше уже и не надо. Он был рыхлый и тяжелый, скатывался в комки – увы, не тот снег, по которому скользишь, как на санках.
Избы сгрудились, их окружали голые деревья. Немцы в деревню не входили – их Шубин почувствовал бы за версту. Разведчики ползли следом: красноармейцы Левашов и Вербин, ефрейтор Гончар. Первые двое – ополченцы, но способные; первый всю осень служил в подразделении гражданской обороны, тушил пожары, сбрасывал зажигалки с московских крыш. Случались стычки с вражескими корректировщиками. Борис Вербин – студент консерватории по классу рояля, но не изнеженный интеллигент. Хотя в семье все было как положено: папа – декан, мама – директор балетной школы. Жизнь Бориса определялась не только музыкой, он занимался боксом, лыжами, бегал кроссы. Ефрейтор Гончар – темноволосый, постоянно бледный – воевал в кадровых частях с середины лета. Оттого, видать, и бледный – насмотрелся такого, что людям видеть не положено…
Группа Лазаренко ушла во мрак. В ней было три человека, помимо сержанта: Гулыгин, Карабаш и Лапштарь. И та же история – только двое, Лазаренко и Гулыгин, были кадровыми военными.
Через плетень проползли, как через порожек – он едва выступал над снежным покровом. Дальше шли на четвереньках. Наделы сельчан не везде смыкались – обозначился проход между скособоченными оградами. Ноги тонули в снегу, шли медленно. Эта часть деревни казалась вымершей, чернели просевшие в землю строения. Снег нависал над стрехами, придавливал крыши. Пахло дымком. Где-то в стороне разговаривали люди. Чужаки в деревню пока не прибыли.
Шубин первым выбрался к дороге, присел за скособоченной трансформаторной будкой – яркой приметой гибнущей цивилизации. Обозначилась деревенская улица, она же единственная артерия, связывающая несколько населенных пунктов. В пределах деревни дорогу почистили. Она убегала на запад – взбиралась на покатый холм, терялась в еловом лесу. На восток еще не прочистили – руки не дошли. Лазаренко был прав: не для себя старались.
Глеб присел за будкой, осмотрелся. В спину дышал Гончар, обходился без комментариев. Дорога была сравнительно широкой. Привести такую в порядок – и можно всю армию провести. Вдоль заборов высились рукотворные сугробы. Шубин бросил через плечо: всем оставаться на месте, не отсвечивать. Разведчики послушно отступили в переулок, отполз Гончар.
На другой стороне что-то происходило. Глухо смеялась женщина, потом захлопнулась дверь, и смех затих. Наперебой заговорили мужчины, потом тоже замолчали. Проплыла над оградой шапка-ушанка, скрипнула дверь сарая. Справа на дороге появились двое, двигались на запад. Коренастые мужики в телогрейках – они прошли мимо, негромко переговариваясь, зашли в калитку. На крыльце обстучали ноги, заскрипела дверь.
– Петрович, когда ты ее смажешь? – проворчал недовольный голос.
Изба была вместительной. Она смотрелась опрятно, в отличие от соседних. Дорожку к крыльцу недавно прочистили, как и скаты крыши. На крыльце мерцал огонек папиросы. Люди на морозе долго не курили, несколько затяжек и – обратно в дом. Потом из избы вышла женщина, быстро просеменила по дорожке, отперла калитку и побежала по деревне. Стало тихо, только из избы проистекал монотонный гул.