Шрифт:
Сируха не оставляли мысли о поездах. Хотя, казалось, это последнее, о чем можно думать в подобном месте.
Вокруг на многие мили раскинулась пустыня. Каменистые склоны с редкими вкраплениями сухих кустиков спускались в низину, где высились неказистые, но крепко сбитые каменные дома и хрупкие сооружения из прогнившего дерева. Почти все постройки были одноэтажными, с одной комнатой, а если хозяева и имели стены, делящие небольшое помещение пополам, то они представляли собой тканевые завесы.
Только два дома состояли из двух этажей и нескольких комнат. В них были
Правительственный совет состоял из пятерых человек, и все до единого были слепы. На последнем заседании высказали мудрое замечание, что вести о реальном положении людей в селении все равно долетают до них — через слух; было предложено лишать правителей также и слуха, хотя бы в одном ухе. Предложение взяли на рассмотрение.
Кажется, что такое правление не сулит жителям ничего хорошего, но, в конечном итоге, во все времена короли, цари, президенты и прочие управленцы мало прислушивались и приглядывались к жизни обычного люда, и это ничуть не мешало люду жить в точности так, как завещал Бог после грехопадения — работать в поте лица и растить детей. Именно так и жили люди в этом селении. В тишине и нищете, под мудрым правлением слепых богов, мечтающих стать, вдобавок к своей слепоте, еще и глухими.
Когда приходило время открывать очередное заседание, по двухэтажным зданиям, соединенным общим двором, разливалась переливчатая мелодия флейты. Слепцы, слыша призыв, стекались во двор, откладывали в сторону посохи, садились в кружок. Среди них не было главного, поэтому после недолгого молчания кто-нибудь говорил:
— Что сегодня на повестке дня?
Отвечал тоже любой — тот, кто первый соблаговолит напрячь разум и придумать тему. Главным было сказать ее твердо, чтобы никто, в том числе и говоривший, не усомнился, что именно этот предмет желают сделать обсуждаемым высшие силы, которые в этих краях олицетворял дух Морратиоа.
— Экономика, — разносился по двору уверенный голос.
И начиналось рассуждение. Раз дух повелел обсуждать экономику, значит, с экономикой что-то было не так. Правители пытались разобраться, что именно, и, в конце концов, находили изъян, который, впрочем, либо не собирались исправлять, либо его исправление никак не отражалось на жизни людей.
— Люди живут хорошо, — начинал говорить тот, кто первый придумывал, о чем говорить. — Они ведут свое хозяйство — у них должны быть огороды, домашний скот.
— Но
— Это неважно, — возражал третий.
— По логике все правильно, — кивал четвертый, задумчиво теребя бороду, вылезающую между полос ткани, в которую было завернуто его лицо. — У людей должны быть огороды и скот. А у кого их нет — тот может заниматься чем-нибудь другим и выменивать плоды своего труда на овощи и мясо.
— А если нет плодов, то этот человек умрет с голоду, — добавлял пятый. — И поделом, такой нам не нужен. Человек должен работать.
— Вообще-то, это следовало бы пересмотреть, — бубнил второй. — Что, если человек не может работать?
По кругу пробегал шумок. Потом кто-нибудь задавал всех интересующий вопрос:
— Как это — не может?
— А вот так. С ним могло что-то случиться. Он мог потерять руки или ноги.
— Голова-то у него остается.
— И правда.
— Но если он не способен работать головой?
— Такой тем более не нужен селению. Пусть умрет с голоду.
— А если человек старый и уже отслужил свое?
— Такой тоже не нужен. Ведь он отслужил свое! Пусть умрет с голоду.
На подобном светлом решении заседание заканчивалось, и правители расходились, довольные собой. Они нашли изъян и его решение — принимать за благо возможную смерть беспомощных горожан.
Выживает тот, кто может выжить. Таков был закон этого поселения.
Выживали многие. У людей было домашнее хозяйство, а у кого его не было, тот занимался чем-нибудь другим и выменивал плоды трудов своих на продукты. Немощные, если им не помогали друзья и соседи, умирали с голоду. Помогать ближнему здесь было как-то не принято, да и в целом дружба являлась очень редким и странным, но отнюдь не ценным явлением. Строго говоря, во всем селении были только два друга: Сирух и Хуртан. Имей они статус обычных жителей, их дружба наверняка закончилась бы трагично.
Жители, как и правители, были свято уверены, что дружба — это плохо. Дружба делает тебя зависимым от другого человека. Дружба заставляет идти на жертвы. Дружба принуждает помогать; ты помогаешь другу, хотя, возможно, помощь нужна тебе, а если друг помогает тебе, то он нарушает твое пространство, вмешивается в твою жизнь. Что может быть неприятнее! Но самое ужасное то, что у дружбы есть оборотная сторона — предательство. Дружба может убить. И нет ничего хуже, чем умереть от душевной боли.
Любовь, как и дружба, может переходить в одержимость, минуя промежуточную стадию. «Дружба — любовь — одержимость» — самый маловероятный вариант цепочки. Куда вероятнее «любовь — одержимость» либо «дружба — одержимость». Поэтому дружба казалась жителям странным и опасным делом.
Но Сирух и Хуртан были особенными. Они говорили с Морратиоа, и не просто. Высшие силы выполняли их просьбы! Всего однажды, но это имело место быть. Старожилы помнили, как белесая завеса — Морратиоа — пронеслась над небом, а потом с неба в низину что-то рухнуло. Люди поспешили туда и увидели двух детей, без сознания лежащих на песке. Они не были похожи на них, эти дети.