Морские драмы Второй мировой
Шрифт:
Спустя четыре дня настал черед открыть свой боевой счет и Прину. U-47, всплыв, расстреляла из орудий нарвавшийся на нее французский пароход «Босния». Спустя четыре дня Прин удачно расстреливает из пушки груженый британский сухогруз «Рио Клара», а затем удачно торпедирует еще один сухогруз — «Гэртэвон». Мировое побоище еще только начинало набирать первые обороты, а Прин уже вырвался вперед по количеству утопленных судов противника в ряды «передовиков» подводной войны. На его боевом счету было уже 8270 потопленного тоннажа.
В Киле U-47 встречали оркестром. Еще бы, первый боевой выход в море, и сразу такой успех! Гросс-адмирал Редер лично представил Прина к Железному кресту 2-го класса. Экипаж субмарины
Тем временем последовал новый успех немецких подводных сил. 17 сентября U-29 западнее Ирландии подстерегла и утопила первый боевой корабль неприятеля, и какой! Авианосец «Корейджес»! Начало подводной войны было явно блестящим.
Вот как вспоминал о своих первых удачных походах Прин в своей книге «Командир подводной лодки»: «Было два часа ночи. Я лежал у себя в полусне, не дающем отдыха. Из радиорубки напротив доносилось попискивание морзянки, отделенное от меня только байковой занавеской. Это большое неудобство на борту.
Штейнхаген доложил:
— Командир, радиосигнал всем подлодкам. Немецкий самолет сбит в Северном море. Указаны координаты.
Я вскочил, схватил фуражку и бросился в центральный пост. Бросив взгляд на карту, я увидел, что указанное место лежит близко к нашему курсу. Я поднялся в рубку. Вахта на мостике стояла, укутавшись в теплую одежду. Мороз был сухой и пронзительный. Дав приказание вахте «искать сбитый самолет», я вернулся в центральный пост, указал новый курс и велел разбудить меня в семь часов, если не случится ничего неожиданного.
Ровно в семь меня разбудил Рот, включивший свет над моей головой. Когда я поднялся на мостик, ранний утренний туман полосами расходился по воде. Самолета не видели, и ничего не произошло во время моего сна. Нам не везло, мы уже прошли указанное место, где в море болтался беспомощный экипаж самолета.
Погруженный в свои мысли, я спустился в кают-компанию. Там уже завтракал Барендорф. Мы сидели друг против друга, он что-то говорил, но я едва слушал его, потому что мысли были заняты беспомощными летчиками. Мы должны добраться до них так или иначе. Вдруг меня озарило. Я бросился в центральный пост и приказал:
— Лево на борт. Курс двести сорок пять градусов.
Я вернулся к столу. Барендорф искоса посмотрел на меня, но ничего не сказал. Потом он встал и пошел на мостик. Я продолжал завтракать.
С мостика передали:
— Огни впереди.
Я поднялся в рубку. Барендорф указал вперед, в туман:
— Я видел белый свет оттуда.
Мы приблизились к месту. На волнах плавал круглый темный предмет — плавучая мина. Мы обошли ее и прямо перед нами увидели темно-серую тень, плывущую к нам. Это оказалась разборная шлюпка с тремя людьми на борту. Несколько человек из нашей команды стояли у поручней, наблюдая и радуясь.
— Эй, — закричал боцман трубным голосом, — довольны ли вы, парни?
В ответ закричали с шлюпки. Два человека вскочили, замахали руками, подбрасывая шлемы над головой. Мы медленно маневрировали около шлюпки. Летчики перестали грести и от радости чуть не забыли подхватить линь, который мы им бросили. Потом им помогли подняться на борт. Сначала подняли раненого.
— Где самолет? — спросил я.
— Утонул, — ответил летчик.
— Кто-нибудь из команды пропал?
— Да, сэр. Капитан.
— Почему?
— Убит.
— Полный вперед, — скомандовал я.
Мы должны были побыстрее убраться отсюда, потому что пламя, зажженное летчиками, могло привлечь противника. Мои люди помогли раненому пройти в люк. Совсем молодой, он был бледен и изможден» Два других сержанта последовали за ним.
Внизу закипела бурная деятельность. Раненого летчика положили на койку инженера, и пять человек принялись раздевать его. Двое других сидели на койке, окруженные командой, которая забрасывала их вопросами, угощая одновременно чаем, шоколадом и сигаретами. Я не поверил своим ушам, когда услышал, как Валу, кок, предлагает летчикам яичницу. Он обычно берег яйца как наседка, бросаясь на каждого, кто осмеливался намекнуть, что хотел бы съесть яичко.
Когда я подошел, раненый мальчик попытался встать, но я мягко подтолкнул его обратно и осмотрел раны. Одна пуля зацепила плечо, другая прошла через икру. Раны были чистыми и не грозили осложнениями. Пока я осматривал его, я попросил рассказать, что случилось, чтобы отвлечь его внимание.
— Как раз над каналом мы столкнулись с английским истребителем Он атаковал нас и прочесал из пулемета. Мы ответили, а потом инженер закричал, что пробита система охлаждения и мы падаем. Английский самолет развернулся и снова пошел на нас. Наш капитан бросился к пулемету. Вдруг ветровое стекло стало красным, летчик закричал: “Я не вижу!” В следующий момент мы очутились в море. Все были в порядке, только капитан мертв. Он был ранен в голову, и поток воздуха разбрызгал его кровь по стеклу. Мы вытащили его. Все это время английский самолет кружил над нами, как ястреб. Каждый раз, когда видел кого-нибудь из нас, он стрелял. Вот почему я получил две пули. Наконец мы вытащили мертвого капитана на крыло и достали шлюпку. Тогда английский летчик, грязная собака, перестал стрелять. У нас был карманный компас, и мы начали грести на восток. Английский самолет некоторое время кружил над нами, потом прилетел второй “бристоль” и прошел низко над нашей лодкой. Они не стреляли, но и не пытались спасти нас. Мы гребли весь день и всю ночь, потом еще ночь, около сорока часов. Мы установили очередь: один греб в течение часа, другой правил, третий спал… Спать удавалось немного. Время от времени мы зажигали свет, а потом увидели вас. Сначала мы подумали, что это англичане, а когда услышали, что вы говорите по-немецки, чуть с ума не сошли от радости. — Он остановился.
Я закончил перевязку.
— Ну, теперь ты прежде всего должен поесть и хорошенько поспать, — сказал я.
Всех троих накормили и уложили спать. Я послал по радио сообщение: “Летчиков подобрали, продолжаю свой курс”
Я не видел гостей до следующего утра. Два сержанта стояли рядом и смотрели на маленький кусочек неба, показавшийся в люке боевой рубки. Они казались птицами в клетке. Я определил их в вахту на мостик, чтобы они могли время от времени побыть немного на свежем воздухе. Мы надеялись, что спасение летчиков будет хорошим предзнаменованием, но с того часа, как мы взяли Иону на борт, мы не видели ни одного объекта. Погода была идеальной, солнце сияло на безоблачном небе, море слегка волновалось. Хотя после заката долго еще оставалось светло, небо и вода на горизонте оставались пустыми. Одиннадцать дней мы шли по району, считавшемуся одним из лучших для охоты. Нервы были натянуты до предела. Бинокли прилипали к глазам, когда мы осматривали горизонт с мостика. Не видно было ничего: ни дыма, ни мачт, ни парусов. Постепенно нас охватило настроение, сравнимое только с болезнью полярников. Малейшая провокация вела к вспышкам гнева и скандалам. Если смена на мостике задерживалась на две минуты, происходила дьявольская ссора. Даже обычное “Смотри в оба” застревало в горле, когда я уходил с мостика.
На рассвете двенадцатого дня мы проводили дифферентовочное погружение. Я стоял у перископа и позвал Бома:
— Густав, чертов перископ опять изгажен.
— Но я чистил его, сэр.
И в этот момент я увидел пароход. Это был шок.
— Внимание на постах! — прокричал я.
Мы быстро приблизились к одинокому танкеру, который пытался обойти нас диким зигзагом. Мы погрузились и вышли у него за кормой.
— Приготовить пушки! — приказал я, но случайно повернулся, и кровь застыла в жилах.