Морской волк. Бог его отцов. Рассказы
Шрифт:
Исполняя приказание, я заметил выражение тревоги в глазах Джонсона, но не понял, в чем дело. Он же, по-видимому, знал, что ему предстоит, и покорно ждал своей участи. В том, как он держался, я вижу полное опровержение материалистических теорий Вольфа Ларсена. Матросом Джонсоном руководили идея, принцип, правдивость и искренность. Он был прав, он знал, что прав, и не боялся. Он готов был умереть за истину, но остался бы верен себе и не покривил бы душой. Здесь воплотилась победа духа над плотью, неустрашимость и моральное величие души, не знающей запретов и возвышающейся
Но вернемся к рассказу. Я заметил тревожный огонек в глазах Джонсона, но принял его за врожденную робость и смущение. Штурман Иогансен стоял в нескольких шагах сбоку от него, а в трех ярдах перед ним восседал на одном из вращающихся каютных стульев сам Вольф Ларсен. После того как я закрыл дверь, наступило молчание, длившееся целую минуту. Его прервал Вольф Ларсен.
— Ионсон, — начал он.
— Меня зовут Джонсон, сэр, — смело поправил матрос.
— Ладно. Пусть будет Джонсон, черт бы вас побрал! Вы догадываетесь, зачем я вас позвал?
— И да и нет, сэр, — последовал медленный ответ. — Свою работу я делаю хорошо. Штурман знает это, да и вы знаете, сэр. Тут не может быть жалоб.
— И это все? — спросил Вольф Ларсен мягким, тихим и ласковым голосом.
— Я знаю, что вы имеете что-то против меня, — с той же тяжеловесной медлительностью продолжал Джонсон. — Вы не переносите меня. Вы… Вы…
— Продолжайте, — торопил его Вольф Ларсен. — Не бойтесь задеть мои чувства.
— Я и не боюсь, — возразил матрос, и краска досады начала проступать сквозь его загар. — Я говорю медленно, потому что я не так давно уехал с родины, как вы. Вы не любите меня за то, что я уважаю самого себя. В этом все дело, сэр.
— Вы слишком уважаете себя для судовой дисциплины, понимаете вы, что я вам говорю? — отрезал Вольф Ларсен.
— Я говорю по-английски и понимаю ваши слова, сэр, — ответил Джонсон, еще гуще краснея при намеке на его неполное знание английского языка.
— Джонсон, — продолжал Вольф Ларсен, считая, по-видимому, предисловие оконченным и переходя к делу, — я слышал, будто вы не совсем довольны купленным вами костюмом?
— Да, я недоволен им. Он нехорош, сэр.
— И вы болтали об этом направо и налево?
— Я говорю то, что думаю, сэр, — смело ответил матрос, не упуская в то же время прибавлять после каждой фразы слово «сэр», обязательное по правилам морской вежливости.
В этот миг я случайно взглянул на Иогансена. Он то сжимал, то разжимал свои огромные кулаки и с дьявольской злобой посматривал на Джонсона. Я заметил синяк у него под глазом, след взбучки, полученной им на днях от Джонсона. Впервые я начал догадываться о том, что предстоит что-то ужасное. Но что, этого я не мог себе представить.
— Вы знаете, что ждет тех, кто говорит такие вещи про мою лавку и про меня? — спросил Вольф Ларсен.
— Знаю, сэр, — последовал ответ.
— А что именно? — резко и повелительно спросил Вольф Ларсен.
— То, что вы и штурман собираетесь сделать со мной, сэр.
— Поглядите на него, Горб, — обратился Вольф Ларсен ко мне. — Поглядите на эту частицу живого праха, на это скопление материи, которое движется и дышит, и осмеливается оскорблять меня, и искренне уверено, что оно на что-то годно; которое руководствуется ложными человеческими понятиями права и чести и готово отстаивать их, невзирая на личные неприятности и угрозы. Что вы думаете о нем, Горб? Что вы думаете о нем?
— Я думаю, что он лучше вас, — ответил я, охваченный бессознательным желанием отвлечь на себя часть гнева, готового обрушиться на голову Джонсона. — Его «ложные понятия», как вы их называете, говорят о его благородстве и мужестве. У вас же нет ни морали, ни грез, ни идеалов. Вы нищий.
Он кивнул головой со свирепой вежливостью.
— Совершенно верно, Горб, совершенно верно. У меня нет иллюзий, свидетельствующих о благородстве и мужестве. «Псу живому лучше, нежели мертвому льву», — говорю я вместе с Проповедником. Моя единственная доктрина — это целесообразность. Она на стороне победителей. Когда эта частица дрожжей, которую мы называем «Джонсон», перестанет быть частицей дрожжей и обратится в прах и тлен, в ней будет не больше благородства, чем в прахе и тлене, а я по-прежнему буду жить и бушевать.
Он помолчал и спросил:
— Вы знаете, что я сейчас сделаю?
Я покачал головой.
— Я использую свою возможность бушевать и покажу вам, куда девается благородство. Смотрите!
Он сидел в трех ярдах от Джонсона. В девяти футах! Одним гигантским прыжком покрыл он это расстояние. Это был прыжок тигра, и Джонсон напрасно пытался отразить этот яростный натиск. Он выставил одну руку, чтобы защитить живот, а другою прикрыл голову. Но Вольф Ларсен свой сокрушающий первый удар направил посредине, в грудь. Дыхание Джонсона внезапно пресеклось, и изо рта у него вырвался хриплый звук, как у человека, сильно взмахнувшего топором. Он чуть не опрокинулся навзничь и зашатался на ногах, стараясь сохранить равновесие.
Я не могу передать подробностей последовавшей гнусной сцены. Это было нечто возмутительное, мне противно даже вспоминать об этом. Джонсон доблестно боролся, но он не мог устоять против Вольфа Ларсена, а тем более против Вольфа Ларсена и штурмана. Это было ужасно. Я не представлял себе, что человеческое существо может столько вытерпеть и все-таки жить и бороться. Да, Джонсон боролся. У него не могло быть ни малейшей надежды на победу, и он знал это не хуже моего, но его мужество не позволяло ему отказаться от этой борьбы.
Я не мог больше оставаться свидетелем этого. Я чувствовал, что схожу с ума, и бросился к трапу, чтобы открыть дверь и убежать на палубу. Но Вольф Ларсен, оставив на миг свою жертву, одним могучим прыжком догнал меня и швырнул в дальний угол каюты.
— Жизненное явление, Горб, — с усмешкой бросил он мне. — Оставайтесь и наблюдайте. Вам представляется случай собрать данные о бессмертии души. Кроме того, вы ведь знаете, что душе Джонсона мы не можем причинить зла. Мы можем разрушить только ее бренную оболочку.