Морской ястреб (др. изд.)
Шрифт:
Глава 4
ПОСРЕДНИК
Пастор выказал намерение отправиться за сэром Оливером и предложил судье присоединиться к нему. Но судья, посмотрев на кончик своего длинного носа, заметил, что, по его мнению, подобный шаг ни к чему не приведёт, что все Тресиллианы крайне необузданны и кровожадны и что под горячую руку любого представителя этого семейства лучше не попадаться. Сэр Эндрю, который не отличался излишней отвагой, нашёл, что слова судьи не лишены известной доли здравого смысла, и, вспомнив, что ему хватает и собственных неприятностей из-за сварливости его супруги, решил не усложнять себе жизнь чужими заботами. Мастер Годолфин и сэр Оливер, заявил судья, сами затеяли эту свару и, Бога ради, пусть сами её и улаживают, а если, выясняя свои отношения,
Итак, все разошлись, чтобы разнести весть о бурной ссоре и пророчество о неминуемом кровопролитии. Подобное предсказание основывалось исключительно на том, что свидетели ссоры слишком хорошо знали, как скор на расправу сэр Оливер. Но в этом-то они как раз и ошибались.
Пустив коня в галоп, сэр Оливер поскакал по дороге вдоль реки Пенрин и вслед за мастером Годолфином промчался через мост, ведущий в городок того же названия. В сердце сэра Оливера горела жажда кровавого мщения. Все, кто видел его бешеную скачку и успел разглядеть бледное от ярости лицо, изуродованное красным шрамом, говорили, что его можно было принять за дьявола.
Он въехал в Пенрин, когда солнце уже зашло и сумерки, постепенно сгущаясь, переходили в ночь. По-видимому, колючий морозный воздух несколько охладил сэра Оливера, поскольку, оказавшись на противоположном берегу реки, он придержал неистовый бег коня и постарался привести в порядок сумбур гневных мыслей, мелькавших в его голове. Он вспомнил клятву, которую три месяца назад дал Розамунде. Это подействовало на сэра Оливера словно удар в грудь и заставило изменить прежнее намерение, в результате чего конь, нёсший нашего джентльмена, перешёл с галопа на иноходь. Сэр Оливер похолодел при одной мысли о том, насколько близко он оказался к крушению всех своих надежд на счастье. Что значит удар хлыста какого-то мальчишки, если ответ на него может разбить всю жизнь? Даже если его назовут трусом, уклонившимся от мести обидчику, какое это имеет значение? Более того — тот, кто осмелится на такое обвинение, на себе самом сможет убедиться в его лживости.
Сэр Оливер поднял глаза к тёмно-сапфировому куполу небес, на которых морозным блеском сияла одинокая звезда, и всем сердцем возблагодарил Бога за то, что ему не удалось нагнать Питера Годолфина в тот момент, когда душа его была одержима безумием.
Примерно в миле от Пенрина он свернул на дорогу, что начиналась у речной переправы и, взбегая вверх, огибала уступ холма, и направился к Дому, едва касаясь поводьев. Оливер редко выбирал эту дорогу. Обычно он предпочитал кружной путь через Трефузис-Пойнт, чтобы хоть издали взглянуть на стены дома, где обитала Розамунда, и бросить взгляд на её окно. Однако в тот вечер он решил избрать самый короткий и, следовательно, наиболее безопасный путь. Проезжая мимо Годолфин-Корта, он мог снова встретить Питера, а памятуя о своём недавнем гневе, сэр Оливер видел в нём достаточно красноречивое предупреждение не только не стремиться к таким встречам, но во избежание худших бед всеми силами уклоняться от них. И предупреждение это было так убедительно, а страх перед собственной необузданностью, доказательством которой служили недавние события, так велик, что сэр Оливер решил на следующий же день уехать из Пенарроу. Всё равно куда, но уехать. Можно было поехать в Лондон и даже отправиться в плавание — хотя не так давно, после настойчивых просьб Розамунды, ему пришлось навсегда отказаться от этой мысли. И всё же он должен уехать, должен — на то время, пока Розамунда не станет его женой, — как можно больше увеличить расстояние, отделяющее его от Питера Годолфина. Девять месяцев изгнания! Ну что же, ничего страшного. Лучше изгнание, чем постоянная угроза быть вовлечённым в какую-нибудь историю, исход которой может обречь его на вечную разлуку с Розамундой. Он напишет ей письмо, и она, узнав о сегодняшних событиях, поймёт и одобрит его выбор.
Когда сэр Оливер подъезжал к Пенарроу, он уже окончательно утвердился
Сэр Оливер сам отвёл коня в стойло. У него было два конюха, но одного он отпустил на Рождество к родителям в Девон, второму же приказал лечь в постель. Малый простудился, а сэр Оливер всегда заботился о своих слугах.
Войдя в столовую, сэр Оливер увидел, что стол уже накрыт к ужину, а в огромном камине ярко горит огонь, наполняя просторную комнату приятным теплом и отбрасывая красноватые отсветы на трофейное оружие, гобелены и портреты усопших Тресиллианов, украшавшие стены. Услышав шаги хозяина, в комнату вошёл старый Николас и поставил на стол высокий канделябр.
— Вы задержались, сэр Оливер, — сказал слуга, — да и мастера Лайонела нет дома.
Что-то ворча и хмурясь, сэр Оливер пытался разбить ногой полено в камине, и оно шипело под его влажным каблуком. Вспомнив Малпас и про себя проклиная легкомыслие Лайонела, он молча снял плащ и кинул его на дубовый сундук у стены, на котором уже лежала шляпа. Затем он сел на стул, и Николас принялся стягивать с него сапоги. Когда с этим делом было покончено, сэр Оливер приказал подавать ужин.
— Мастер Лайонел скоро вернётся, — сказал он, — принесите мне что-нибудь выпить. Сейчас мне это нужнее всего.
— Я сварил глинтвейн из канарского, — объявил Николас, — в такой морозный вечер, как сегодня, сэр Оливер, для ужина лучшего и пожелать нельзя.
Слуга удалился и вскоре вернулся, неся кружку из просмолённой кожи, над которой клубился ароматный пар. Хозяин сидел в той же позе и хмуро смотрел в огонь. Всё ещё думая о брате и Малпасе, он был настолько поглощён этими мыслями, что на какое-то время забыл о своих собственных делах. Кому, как не ему, следовало бы вмешаться и постараться вразумить брата, размышлял он, это его долг. Наконец он встал и направился к столу. Здесь он вспомнил о заболевшем конюхе и спросил о нём Николаса. Узнав, что больному не лучше, он взял чашку и налил в неё дымящегося глинтвейна.
— Отнесите ему, — сказал он. — Это лучшее лекарство при его болезни.
Со двора донёсся стук копыт.
— Вот наконец и мастер Лайонел, — сказал слуга.
— Да, это, без сомнения, он, — согласился сэр Оливер. — Вы можете идти. Здесь есть всё, что ему понадобится.
Сэр Оливер хотел удалить Николаса из столовой до того, как появится Лайонел, поскольку был твёрдо намерен отчитать брата за его глупые выходки. По зрелом размышлении сэр Оливер пришёл к заключению о необходимости такого выговора, тем более настоятельной в связи с его скорым отъездом из Пенарроу. Старший брат решил не щадить младшего для его же блага.
Сэр Оливер залпом выпил глинтвейн, и, когда он ставил кружку на стол, снаружи послышались шаги Лайонела. Затем дверь распахнулась, и Лайонел остановился на пороге, в смятении глядя на брата.
— Итак… — начал сэр Оливер, оборачиваясь к брату, и тут же замолк. Картина, представшая его взору, остановила готовые сорваться с его губ упрёки; более того — он мгновенно забыл о них.
— Лайонел! — задыхаясь, крикнул сэр Оливер, вскакивая. Лайонел, шатаясь, вошёл в комнату, закрыл за собой дверь и задвинул один из болтов. Потом, прислонясь к двери спиной, обратил к брату лицо. Он был смертельно бледен, и под глазами у него расплылись большие тёмные круги. Правую руку без перчатки он прижимал к боку; рука была залита кровью, которая просачивалась между пальцами, капала на пол. На правой стороне жёлтого колета расползлось тёмное пятно, происхождение которого не представляло загадки для сэра Оливера.
— Боже мой! — воскликнул он, подбегая к брату. — Что случилось, Лал? Кто это сделал?
— Питер Годолфин, — со странной усмешкой ответил Лайонел.
Ни слова не произнёс на это сэр Оливер, лишь заскрежетал зубами и с такой силой сжал кулаки, что ногти вонзились в ладони. Затем, обняв юношу, который после Розамунды был самым дорогим для него существом, помог ему подойти к огню. Лайонел упал на стул, где только что сидел сэр Оливер.
— Какая у вас рана, мой мальчик? Клинок вошёл глубоко? — почти с ужасом спросил он.