Моше и его тень. Пьесы для чтения
Шрифт:
Этингоф: А знаете, почему?.. Потому, что я никогда не позволяю себе считать время, потраченное на уборку пустым времяпровождением, как некоторые…
Анна: Я тоже так считаю. (Заметив пишущую машинку). Ой, какая у вас тут пишущая машинка старая. Ей, наверное, уже сто лет, если не больше…
Этингоф: Вы не поверите, но на ней еще мой дедушка печатал.
Анна: Ваш дедушка тоже писателем был?
Этингоф: Мой дедушка революционером был. Он на этой машинке приговоры печатал для неудачников всяких.
Анна (трогает клавишу машинки): Как интересно!.. (Машинка щелкает
Этингоф: Это ничего, ничего.
Анна: Какое это должно быть счастье, быть пишущей машинкой такого знаменитого писателя… То есть, я хотела сказать, какое это счастье быть знаменитым писателем такой старой машинки… (Доставая из сумки блокнот и ручку). Это ведь, наверное, вы на ней новый роман пишите?.. И, наверное, опять про бабочек?
Этингоф: Нет, зачем же про бабочек?.. Я думаю, этот роман, скорее, про кузнечиков…
Анна: Какая прелесть!.. (Неуверенно). Но ведь они прыгают, кажется?
Этингоф: И еще как прыгают, я вам доложу… Иной раз смотришь, и только диву даешься, как они на своих тоненьких ножках скачут, как угорелые… Но самое интересное, представьте, что они никогда заранее не знают, где им суждено приземлиться, а все равно прыгают… (Загадочно). Вы понимаете?
Анна: Как интересно… Так значит, вы об этом роман пишите?
Этингоф: Я именно об этом пишу… Видите?.. Осталось только одну фразу дописать, последнюю. А это, поверьте мне, совсем не так просто.
Анна: Я тоже почему-то так всегда думала, что это совсем не так просто, последнюю фразу написать.
Этингоф (подходя к кладовке, в приоткрытую дверь): А особенно, когда тебе постоянно ставят палки в колеса и отрывают от работы разными глупостями… (Захлопывает дверь). Вы лучше расскажите мне, откуда у вас такой загар прекрасный?.. Вы, наверное, в солярий ходите?
Анна: Ну что вы, в солярий. Это еще с лета остался.
Этингоф (разглядывая загар): Я так и подумал, когда вас увидел, что это с лета, потому что летний всегда более естественно выглядит, чем искусственный… (Тоном беспристрастного наблюдателя). Вот как у вас, допустим. (Медленно обходит вокруг сидящей Анны, сквозь зубы). Чудесный, чудесный загар, на чудесной и прозрачной коже… (Решительно). Только не надо, пожалуйста, этого стеснятся. Зачем?.. Природа учит нас быть смелыми и раскованными… Знаете, кто это сказал?
Анна: По-моему, это кто-то из великих сказал. Я раньше знала, а потом забыла.
Этингоф: Это я сказал. А потом уже все остальные стали повторять, кому не лень… (Опускаясь в кресло напротив Анны). Вы даже и представить себе не можете, милая Анна, как это неприятно, когда все эти жалкие люди только и делают, что повторяют за тобой все, что ты ни скажешь!.. Как попугаи, ей-богу.
Анна записывает.
Что же удивляться тому, что иногда меня неприятно поражает, что в мире кроме меня существуют еще какие-то люди, о которых мне и знать-то ничего не хочется!.. Мне кажется даже, что их существование, это просто какой-то скандальный факт, который следовало бы поскорее исправить… Ну, зачем, скажите на милость, нужны еще какие-то там Этингофы, если достаточно одного меня?.. (Поднявшись, медленно обходит Анну, оглядывая ее). Ну, я еще понимаю, женщины. Они могут украсить. Облагородить. Не спорю. (Останавливается за спиной сидящей и, привстав на цыпочки, пытается заглянуть в разрез блузки) Но мужчина?.. Это самодовольное, тупое и похотливое существо в вечно грязных носках, которые уже не поддаются стирке?.. Нет уж, извините… Пять миллиардов Этингофов – это уже слишком. Особенно, когда кто-нибудь из них покушается на твою жилплощадь, где он изволит ходить, кашлять, есть чужое сливовое варение и все время норовит показать тебе, что он лучше, чем ты, хотя об этом еще можно о-о-чень и очень поспорить!..
Анна (робко): Простите, вы это о ком-то конкретно говорите?
Этингоф (в сторону кладовки): Он знает, о ком я говорю… И не один он, представьте… Потому что все вокруг как будто сговорились считать, что все это в порядке вещей! Толпиться, толкаться, наступать друг другу на ноги, хамить, занимать все места в автобусе и все такое прочее… Только не говорите мне, что для вашего читателя будет немного трудно усвоить сразу такой сложный материал, так что было бы гораздо лучше, если бы я рассказал вам какой-нибудь вздор из моего детства или что-нибудь в этом роде!..
Анна: Наверное, это смешно, господин Этингоф, но я как раз хотела попросить вас рассказать нам что-нибудь из вашего детства… Что-нибудь такое забавное и поучительное.
Этингоф: Хотите, чтобы я рассказал вам что-нибудь о своем детстве? (Негромко смеется). А не боитесь, что вам от этого дурно станет?
Анна: Ну почему же дурно?
Этингоф: А потому, что если бы вы внимательно читали мою биографию, то знали бы, что я имел несчастье родиться в городе Орше… Вы хоть знаете, что это такое?
Анна: Мне кажется, это город такой.
Этингоф: Это кладбище такое… Кладбище, на котором среди прочего похоронено мое детство. И при этом, заметьте, вместе со всеми его жителями в придачу… Хотите, чтобы я рассказал вам про кладбище?
Анна: Но почему же обязательно про кладбище?
Этингоф: А потому что перед войной, милая барышня, там жили двадцать пять тысяч евреев. Агрономов, шоферов, строителей, продавцов, сельскохозяйственных рабочих, учителей, портных. Женщин, детей, стариков. Когда немцы ушли, там оставалось только четыре еврея, которые выжили, потому что догадались выдать себя за румын. Тысячи полторы успели во время убежать и среди них мои родители. Все остальные погибли. Все до одного. Нейхман Рав, сапожник. Мариам, его жена… Зользберг, учитель, со всей своей родней… Гриша-резник, со всей родней… Йоцик-резник со всей родней… Йодлик-резник, со всей родней…Василий Андреевич, который поменял фамилию Рабинович на Яблонский, потому что не хотел, чтобы его принимали за еврея… Блудлис Анна. Блудлис Татьяна. Блудлис Дора. Блудлис Марик. Соломон Грач. Хая Биндулис. Абрахам-сапожник и Абрахам-плотник и еще Абрахам-цирюльник, Абрахам доктор и Абрахам-переплетчик… Рав Шмуэль бен Дов и рав Михаэль бен Залман… Если хотите знать, я помню наизусть три тысячи имен, и если вы захотите, чтобы я вам их перечислил, то у меня уйдет на это целый день. Всего лишь три тысячи имен из двадцати пяти тысяч… Хава Ривкинсон, Миха Лозенгольд, Аарон Фальшенгольц, Моше Найман, у которого было десять детей, Соня Найман, старая Суламифь, у которой остался всего один зуб… Все умерли и только те, кто успели вовремя убежать, остались живы… (Неожиданно повернувшись, кричит в сторону кладовки). А теперь пусть он скажет мне, зачем надо было устраивать всю эту чертову бойню, от которой мы не оправимся и через сто лет?.. Через двести лет?.. Через тысячу лет?.. Эту чертову бойню без всякого смысла?.. Потому что нельзя же считать признаком большого ума, когда какому-то недоумку не нравится, что на свете есть люди, которые не едят свинину и заставляют своих детей учить Тору!.. Иди, объясни нам, если ты такой мастер все объяснять, зачем все сложилось так, как оно сложилось, как будто у тебя не было сил это остановить?..