Москит. Я убью свое прошлое
Шрифт:
– Совсем ничего? Вспомни хоть что-то, любую сплетню, мелочь – мне все важно, понимаешь? Я за этим к тебе и шел, думал, узнаю что, перехватить тебя по дороге хотел, а ты….
– У водителя нашего внучка вчера родилась, – скованно поведал Саня, – отмечали… Меня до вокзала довезли, я дальше пешком, тут ближе… А про Ольгу я, правда, не знаю. Я узнавал, потом, когда ты…ну, умер. Врача по пьянке спросил – он сказал: выписали ее под опеку родителей, а те дочь сразу увезли. Все, клянусь, это все. Знал бы – сказал, сам понимаешь…
Илья понимал, понимал, что снова выпало зеро, что подставлялся зря, и ведь заранее знал, что услышит в ответ, но надеялся до последней минуты, все ставки на этот разговор сделал, и пролетел со свистом, как та фанера. Но по крайне мере, теперь он знает, что здесь ловить нечего, плохо одно – некрасиво все получилось, некрасиво, скомкано, не по-людски.
– Понимаю, – произнес он негромко. – Спасибо, Саня, ты мне очень помог, и тогда, и сейчас.
Хирург опасно дернул головой при слове «тогда», тоже, несомненно, припомнив,
– Слышь, артист. Ты чего творишь? Отпусти человека, он нам, если что, не помешает. Слыхал, небось, как люди под шальные пули попадают. Шел себе, шел дяденька по улице, а тут стрельба, грохот – кого-то важного завалили. Да и дядя заодно в брюхо пару пуль поймал, а «скорая» не успела – пробки… Жалко дядю?
«Суки» – Илья еще отступил назад, чувствуя, как подошвы скользят по мокрой траве – тропинка шла под уклон, уже попахивало сыростью и легкой болотной гнильцой. Илья отвел руку с ножом вбок, шепнул остолбеневшему Сане:
– На счет «три» падаешь на землю и лежишь, что бы ни случилось. Слышишь? – он легонько толкнул хирурга в поясницу.
– Ага, – ожил тот, – слышу. А ты? Они ж за тобой…
«Удивил» – Илья усмехнулся, перехватил рукоять ножа, прижал клинок к запястью, спрятал с глаз подальше.
– Раз, – произнес он так же тихо, – два…
– Илья, вот здоровьем клянусь – я не знаю, где Ольга. Я даже к старшей медсестре уж и так, и этак, и медкарту просил, и выкрасть хотел – без толку. Ну, уговорил потом практикантку одну, заплатил, она там в шкафах порылась и выдает: не было такой в больнице, не поступала, в реанимации не лежала, кровь ей не переливали. Не было Ольги твоей у нас, а сейчас… – он умолк, не сводя взгляд с «комитетчиков». Стало так тихо, что Илья слышал, как у черноглазого в заднем кармане джинсов еле слышно пищит мобильник. Все, группа поддержки на подлете, ждать нечего.
– Спасибо, Саня, – прошептал Илья, – нормально все будет. Когда спросят – не ври, говори, как есть: что спрашивал, подробно все, как на исповеди. О себе думай, я выкручусь. Даст бог, свидимся еще.
И вспомнил, что уже говорил это месяца три или четыре назад – те же слова одному и тому же человеку, да только снега кругом было навалом, и стояли они на пороге морга. Вот и свиделись, но что-то подсказывает – решительно и непреклонно – что больше такой оказии жизнь им не подкинет. Не увидят они друг друга, на этом свете точно, а как оно на том бывает – знать пока обоим рановато, да и незачем, честно говоря.
– Три, – Илья толкнул Саню под коленки, тот молча, с покорностью бессловесной куклы рухнул на траву. Три фигуры под нараставшую трель мобильного рванулись навстречу, Илья шарахнулся вправо-влево, разглядывая, что там, за их спинами – Саня вскидывается рывком, пытается подняться на ноги, но валится обратно, садится на траву и с двух рук кажет вслед «комитетчикам» недвусмысленный жест, известный еще со времен античности оскорбляющий и унижающий человеческое достоинство.
Илья ринулся к болотцу, слетел под горку, слыша за спиной дыхание и топот – на кошек «комитетчики» явно не тянули, топали, что твои кабаны, вломился в заросли и рванул по топкой земле, прыгая по кочкам вперед, на грохот электрички, глухой и еле различимый в густом влажном воздухе.
«Не было у нас твоей Ольги» – ага, врите больше, не было. А то он не сам ее в конце февраля с разрезанными венами из ванны выволок, и не сам «скорую» вызывал, а потом часа два в приемном отделении круги по коридорам нарезал. «Кровопотеря тридцать процентов, сделали переливание, через два часа проверим на отторжение» – не ему ли уставший и злой, как черт врач это сказал? «Сухожилие повреждено, рука не действует» – это тоже не про Ольгу, по-вашему? Что обе руки себе вдоль по венам ножом, еще похлеще, что сейчас в его руке зажат, располосовала? «Попытка самоубийства в состоянии аффекта… Клеймо на всю жизнь, соответствующее отношение врачей и медперсонала…» – я бы на вас на всех посмотрел, как бы вы все это пережили, что на нее зимой свалилось, на ровном месте, из ниоткуда, как только жива осталась… И куда ее родители упекли, и Мишку с Лизой? Дел полно, ответов нет, одни вопросы, а тут еще эти трое привязались, прут следом на манер наизнанку вывернутого журавлиного клина: двое по бокам обходят, третий – замыкающий – отстал, орет что-то на бегу в мобильник, «вертушку» подкрепления вызывает, не иначе. Пора в отрыв, назойливость «комитетчиков» начинает действовать на нервы.
По лицу хлестали ветки, под ногами смачно хлюпал мокрый грунт, когда подошвы соскальзывали с нетвердых кочек и вязли в грязи. Илья бежал, не оглядываясь, понимал, что фора тает на глазах, и скоро от нее не останется и следа, уже почти не осталось. Шумное дыхание, шлепки по грязи, треск веток и легкий мат сквозь зубы подгоняли, оптимизм внушал небольшой нюанс – пока он не слышал ни одного выстрела. И не только выстрела, Илья ломился через заросли, чутко прислушиваясь к звукам позади – никто не сбавил шаг, чтобы достать оружия, не слышен тихий, и оттого особенно мерзкий лязг затвора – ничего, предвещавшего стрельбу по движущейся мишени. «Я им живым нужен, это радует» – Илья перемахнул с последней кочки на твердую землю, не сбавляя хода, промчался дальше и скатился в заросшую осокой канаву, притих на дне, вдыхая запах ила и стараясь успокоить дыхание. А заодно прислушиваться сквозь стук крови в ушах, вертеть головой, стараясь не обозначить себя, что пока удавалось, и неплохо. Благо, уже наступил душный июльский вечер, небо заволокло еще после обеда, и сейчас, того гляди, зарядит долгий теплый летний дождь. Илья отмахнулся от оголодавших комаров и задержал дыхание – вот они, прут с грацией кабана вдоль канавы и на ходу совещаются: куда бы беглец мог подеваться? Один, тот, кто первым встретил Илью во дворе Саниного дома, помаячил на краю канавы и решительно поехал по склону вниз. Зашатался, замахал руками, и часть пути проделал на пятой точке, отчего разозлился несказанно, о чем и оповестил и комарье, и обитавшую поблизости мелкую живность – птиц и лягушек. Те немедленно прекратили свои трели, и кинулись кто куда, «комитетчик» матюгался в полголоса и сообщал своим более осторожным товарищам, что попал в затруднительное положение. Он крутился в полуметре от залегшего в осоке Ильи, и в сумерках пытался оценить ущерб, причиненный своему гардеробу. Осмотр не затянулся, в темноте разглядеть толком ничего не удалось, и юноша сосредоточился на стенках и дне канавы. Снова, как показалось Илье, принюхался, втянул в себя воздух, точно пытался определить направление, где искать несговорчивую мышку, и двинул точно навстречу «объекту». Светлые, покрытые даже в темноте хорошо различимыми пятнами грязи джинсы и спортивные ботинки под ними приближались почти бесшумно – юноша, явно, прошел хорошую школу, и передвигался очень тихо, пробуя носком ботинка дорогу перед собой и аккуратно ступая всей подошвой сразу. Шел не быстро, но и не тащился нога за ногу, шевелил невесть откуда появившимся в руках прутиком заросли на дне канавы и остановился в шаге от Ильи.
Чертовы комары облепили голову и руки, одна тварь засела на кончике носа, вторая впилась в верхнее веко и обе с наслаждением сосали последние в своей жизни капли теплой крови. Илья дунул раз, другой, но кусачая тварь не реагировала, раздувалась от съеденного, как и десяток-другой ее собратьев. Сверху послышались голоса, зашуршала трава – на дно канавы торопился еще один «комитетчик», во влажных сумерках мелькнула плотная проворная тень. Илья зацепил пальцами пучок осоки, выдрал вместе с корнями из влажной земли и швырнул вбок. Юноша повернулся рывком, вытянулся в струнку пытаясь понять, кто или что произвело этот шум, и заорал во всю глотку, повалился на мокрую траву. Тех секунд, когда «загонщик» отвлекся, Илье хватило – он выбросил руку с ножом и с размаха перерезал тому ахилловы сухожилия на обеих ногах. «Комитетчик» орал от страха и боли одновременно, пытался подняться на ноги, ему даже удалось встать на четвереньки, когда все закончилось. Илья вскочил с земли, подобрал рюкзак и с силой врезал юноше носком ботинка в висок. Крик оборвался, человек бесшумно повалился лицом вниз, Илья озирался в темноте. Второй был недалеко, где он, ничего не видно в темноте и наползавшем с близкого болотца легком тумане. И очень тихо, ничто не скрипнет, не звякнет, не слышно, чтобы хлюпала под подошвами вода и зашуршала трава или ветки, он словно один здесь, и поверил бы, непременно поверил, но точно знает, что верить этой тишине нельзя. И сидеть на дне канавы тоже незачем, бегом по склону вверх, цепляясь за траву и корни кустов, быстрее, на глухой четкий стук колес поезда – до насыпи и оврага за ней тут всего ничего, минуты три… И успел бы, успел, уже выбрался из канавы, высунул голову над ее краем и заметил вдали за деревьями огни – по рельсам грохотали освещенные пассажирские вагоны, скорый шел в сторону Москвы. Еще рывок вверх, но что-то узкое, прочное захлестнуло шею, сдавило горло и поволокло обратно, к затхлой сырости болотца, швырнуло в грязь. И продолжало давить, скручиваться над кадыком, перед широко открытыми глазами моментально потемнело, воздух едва просачивался в перехваченное удавкой горло, и сквозь стук крови в ушах, возню и треск Илья слышал, как говорят двое. Вернее, обсуждают, как ловчее стреножить неосмотрительную мышку, подпустившую к себе преследователей на длину броска тонкого шнура, сдавившего ей глотку. А тьма уже разбавилась белесыми пятнами, но не туманом, он плавал у ног, пелена выше напоминала вату или пух из подушки, она забивалась в рот и нос, проникла в глотку, не давала вдохнуть, глотнуть хоть каплю воздуха.
Шнур чуть ослаб, Илья судорожно хватал ртом воздух и сквозь мутно-белую завесу перед собой видел очертания человеческой фигуры. Плотный, невысокий, очень подвижный – кажется, именно он четверть часа назад предупреждал «если что, он нам не помешает». Вроде, да, а шнур, значит, держит тот, с залысинами в полбашки, что тогда во дворе сначала «ниссан» пузом обтирал, а потом с тыла обойти пытался. Роста он с Ильей примерно одного, комплекцией схожи, да только сил у него побольше, хоть и слышно, что дышит тяжело – побегать сегодня всем пришлось. И снова писк мобильника, но «загонщикам» сейчас не до того – «объект» сложный попался, один после непосредственного контакта способность передвигаться потерял, его пример другим наука, осторожность превыше всего. Но были же еще двое, терлись у машины, и это только в Санином дворе, что говорить про отцовский дом – там, поди, дивизия по окрестностям рассредоточена – и про дом Ильи, где еще этой зимой все было тихо, спокойно и тепло, было до того черного дня в начале февраля, было и сплыло… И полчаса не пройдет, как у канавы за болотцем орава «комитетчиков» соберется, а нам это ни к чему.