Московляне
Шрифт:
— А ежели не помешаем, — продолжал Кучкович, — тогда где, по-твоему, та новая рать соберется? Всякий скажет: здесь, на Москве. А то где же? Новгородцы ли, смоляне ли, рязанцы — все по Андрейкину кличу сойдутся тут. Так уж заведено. Вот тут-то нам посадник и понадобится. Он — свой брат.
— Ежели не помешаем! — передразнил сват. — Затем и рыщем по лесам, чтобы помешать.
— А ежели кого из нас в лесах перехватят? — задорно выкрикнул Иван.
— О том и речь, — тихо и веско ответил сват, кольнув Ивана выразительным взглядом маленьких умных глаз.
Кучковна, зная нрав свата, видела, что он всех более растревожен, но владеет собой лучше товарищей. Тревогу выдавала только игра его левой руки. Эта вздутая рука, обтянутая пупырчатой кожей, то быстро постукивала отекшими пальцами, то расплескивалась звездой, то подбиралась в мягкую щепоть, похожую на жабу.
— О том и речь, — повторил сват. — В лесах перехватить мудреней, а здесь, в городе, проще. Оттого и говорим: не мешкай.
— А мне чего бояться? — вдруг совсем иным голосом заговорил Иван и ухарски расправил на две стороны пышную седеющую бороду. — Я не бегун. Пускай застанут здесь. С каких это пор брат сестру навестить не может?.. Подай-ка пива, — обратился он к Кучковне.
По дороге в кладовую, на крытых переходах, Кучковна приостановилась, чтоб отдышаться и опамятоваться.
Гроза ушла. Ветер улегся. За рекой еще вспыхивали бледные зарницы. По ровному шелесту листьев было слышно, что падает прямой некрупный дождь. Частые сосны тянулись в темное небо, как исполинский мох.
Это было знакомое и нестрашное. А там-то, там-то — в глухой клети! Хватит ли сил воротиться туда, к жабьим рукам, к обжоре о двух головах, к брату, который нынче так пугал Кучковну вдруг оказавшимся слишком полным сходством с отцом!
"Уж не поблазнило ли от грозы? Уж не оборотни ли явились? Или молонья ударила в батюшкину кровь и взмела из земли его тень?"
Она побежала по мокрым половицам, то и дело озираясь и крестясь частыми, мелкими крестами.
"А и я-то хороша! — думала она на ходу. — Что у них затеяно, не пойму, а сама словно с ними заодно. Узнал бы князь, что я их в своем доме хороню, что бы сказал?"
Когда она вернулась в глухую клеть, Иван еще сидел развалясь за столом, а двое других уже встали с мест, готовясь, видимо, к отъезду. Тощий купец старательно опоясывался. Оба, и он и сват, неотрез отказались от пива.
Свеча сильно мигала, и рогатые тени седел прыгали по стенам.
— Стойте! — вымолвил Иван, торопливо обтирая намокшие в пиве усы. — Главного-то и не сказал.
Он встал и, наклонясь над столом, тыча в лад своим словам указательным пальцем, заговорил таким наставительным и властным тоном, что Кучковна подумала: "Видно, он у них главный заводчик".
— Будешь у смоленских князей, — объяснял он свату, — ударь им челом от нас от всех: и от Якима и от Петра. А как дойдет до прямого дела, так со всеми князьями зараз не говори: они хоть и родные братья, а нрав у всех разный. Князю Мстиславу скажи так: "Нам, мол, княже, ведомо, что ты смолоду привык не бояться никого". Мстислав на лесть падок и задирчив. Так ты его сперва лестью умягчи, а там понемногу и задирай. Скажи ему: "Княже, не ты ли летась под Киевом загнал Андрееву рать за Днепр? Не ты ли остриг Андрееву послу голову и бороду?"
— Знаю, — хмуро кивнул головой сват.
— Знаешь, да не все, — огрызнулся Иван. — Скажи так: "Когда, мол, тот посол от тебя к Андрею воротился и Андрей его, остриженного, увидел, так у него от обиды да от стыда даже лицо потускнело". Скажи: "Стольник Иван Кучкович, чашника Якима Кучковича брат, при том был и своими глазами все видел". Дальше повороти речь так: "Коли Андрей в те поры испугался твоей дерзости, княже, понизил стяги свои и поворотил коня, так теперь, после летошнего киевского срама, испугается и того более. Перешлись, княже, с новогородцами. У новогородцев с нами, с залесскими боярами, одна душа. Андрей им своего сына, мерзостного Юрашку, в князья навязал. Так ты, княже, этого Андреева ублюдка прогони. Новогородцы только того и ждут. А тогда с ними заодно дерзни на Андрея, воюй Волгу: голыми руками всю возьмешь, до самого Ярославля".
— Да и от нас, от ростовцев, добавь, — вставил купец, кривя впалый рот: — что мы-де им, новогородцам, в том не помешаем, а поможем. И не мы одни. Наш город всех старше: на чем мы положим, на том и пригороды станут. А ежели наши орачи да каменосечцы, что под Андреевой рукой в нашем пригородке Владимире сидят, — ежели они против нас пойдут, так мы на них управу найдем. Довольно они над нами потешились.
— Ехать пора, — сказал сват, подаваясь к дверям. — Скоро светать начнет…
— Погоди, — остановил его Иван. — Только последнее слово скажу. — Он опять принялся наставительно тыкать пальцем: — К князю Роману ты с другого боку подходи. Роман тем хвалится, что больно кроток да совестлив. Так ты его стыдом пройми. Скажи ему: "Зачем срамишься, княже? В чьей воле ходишь? К кому пошел в подручники? Из чьей руки хочешь Киев брать? Из Андреевой! А давно ли тот же Андрей тебе, как последнему холопу, велел из Киева убираться? Или не знаешь, что для него ничей закон не свят? Старины не чтит. Отцову волю нарушил. Мачехе своей, княгине, природной греческой царевне, не велел в Русской земле быть. А с ней заодно прогнал и меньших своих братьев. Их волость беззаконно себе прибрал. Киев разорил и осквернил. Князьями помыкает, как челядью. Бояр не слушает…"
— Про кого другого, а про бояр не хуже тебя сумею сказать! — сварливо перебил сват. — Не держи нас, Иван: наживем беды!
— А из ворот как же нас выпустят? — забеспокоился купец.
— Я сам до ворот провожу, — сказал Иван. — Перед стольником Иваном Кучковичем какие ворота не растворятся!
III
Оставшись наконец наедине с братом, Кучковна пересилила кое-как робость и приступила к нему с осторожными расспросами о своих.
Иван, раскрасневшись от пива, заложив руки за спину, тяжело шагал по клети из угла в угол. Нехотя, хмурясь, недоговаривая, даже будто сердясь за что-то на сестру, он сказал ей только, что ее дочери Груне пришлось уехать из Суздаля, потому что жить там стало негде: у свата отобрано все — и городской двор и все вотчины; хоть по миру иди! Груня живет пока на отцовом дворе во Владимире. Петр говорил, что хочет отправить ее сюда, на Москву. Недосуг ему с ней пестоваться — другие дела поважнее, пояснил Иван, многозначительно подняв брови. Груниного молодого мужа сперва заковали было в железа и кинули в поруб. Потом вынули и водили к князю. Князь долго с ним толковал с глазу на глаз и велел расковать. Однако держит его в Боголюбове и не велит никуда отлучаться. А Петр Замятнич (посадница не соврала) в Боголюбове больше не живет…
— Княгиня… — робко начала было Кучковна.
Иван весь взъерошился.
— Про княгиню худа не говори! — отчеканил он строго и даже пальцем погрозил. — Без княгини всех бы нас давно окрутили, как твоего свата… А и ей не сладко, — прибавил он помолчав и задумался, шевеля пестрыми бровями.
Кучковна, чтобы поскорее перевести разговор на другой предмет, спросила, как же удалось спастись свату.
Иван объяснил, что сперва суздальский игумен уберег свата в монастырской ризнице, в сундуке, а потом, когда снаряжали обоз с озимыми семенами в их окольный скит, келарь зашил свата в мешочную редину и с семенами вместе переправил в скит. Там сват и отсиживался двадцать ден в житной яме.
— А от княжого-то ключника, от Анбала, как же ушел?
— От Анбала? — переспросил Иван с какой-то странной усмешкой и кинул на сестру косой, пытливый, как ей показалось, взгляд. — Про то Анбала спрашивай, а не меня: может, когда и скажет.
Кучковна поняла, что и этого предмета касаться не следует. Смешавшись еще более, стесняясь молчать и не зная, о чем говорить, она спросила про ростовского купца, с чего это он так на князя Андрея злобится, когда князь, как ей говорили, первый благодетель этому купцу: выкупил его из мордовского полона.