Московские легенды. По заветной дороге российской истории
Шрифт:
Дом Ростопчина на Большой Лубянке в пожар 1812 года не горел. Его занял один из ближайших соратников Наполеона генерал-адъютант, маршал, посол Франции в России в 1811–1812 годах Жак-Бернар Лористон. Интендантский офицер наполеоновской армии Анри Бейль (в будущем известный писатель, выступавший в печати под псевдонимом Стендаль) в заметках, которые он делал во время пребывания французов в Москве, рассказывает о «прекрасном особняке» Ростопчина. Стендаль описывает анфилады зал со штофными обоями и плафонами работы замечательных французских и итальянских художников, они напоминают ему дивные виллы Италии. Его поражают предметы искусства, наполняющие особняк: сервский фарфор, богемский хрусталь, персидские, индийские, турецкие ковры, коллекции чубуков и кальянов, картины, бронзовые и мраморные статуи. Но более всего его поразила богатая библиотека, в которой он обнаружил лучшие
Н. художник. Пожар Москвы в 1812 г. Гравюра
Уходя из Москвы, французы заложили в печи и трубы дома Ростопчина снаряды и порох, но истопник заметил это — и предотвратил взрыв.
До сих пор не прекращаются споры о том, кто сжег Москву: русские по приказу Ростопчина или французы. Л. Н. Толстой пытался примирить разноречивые исторические свидетельства, считая главной причиной пожара объективные условия и обстоятельства: «Как ни лестно было французам обвинять зверство Ростопчина и русским обвинять Бонапарта или потом влагать героический факел в руки своего народа, нельзя не видеть, что такой непосредственной причины пожара не могло быть, потому что Москва должна была сгореть, как должна сгореть каждая деревня, фабрика, всякий дом, из которого выйдут хозяева и в который пустят хозяйничать и варить себе кашу чужих людей. Москва сожжена жителями, это правда; но не теми жителями, которые оставались в ней, а теми, которые выехали из нее». Между прочим, объективную неизбежность пожара предсказывал и Ростопчин. В письме жене, написанном в день вступления французов в Москву, он писал: «Город уже грабят, а так как нет пожарных труб, то я убежден, что он сгорит», и 9 сентября, когда Москва уже наполовину выгорела, он повторил: «Я хорошо знал, что пожар неизбежен».
Вопрос о причинах пожара Москвы в 1812 году имеет два аспекта: установление достоверной исторической картины и политическую и идеологическую подоплеку этого события. Причем второй аспект и для современников, и для потомков в решении вопроса имел главное значение, и именно такой — политический и идеологический — подход чрезвычайно запутал его.
Достоверные и легкодоступные документальные сведения о пожаре Москвы позволяют восстановить события и отметить зигзаги поворотов толкования его общественным мнением. В преддверии угрозы захвата Наполеоном Москвы Ростопчин не раз заявлял о намерении перед вступлением неприятеля столицу «обратить в пепел». Но для осуществления этого плана он считал необходимым одно условие: из оставляемой Москвы «выпроводить жителей», то есть жечь пустой город. «Моя мысль поджечь город до вступления злодея была полезна, — писал Ростопчин в письме 11 сентября 1812 года. — Но Кутузов обманул меня… Было уже поздно». По подсчетам Ростопчина, в Москве оставалось около 10 тысяч жителей, и он отказался от своего плана. Ростопчин пишет в воспоминаниях, что оставил в Москве лишь шесть человек полицейских офицеров, чтобы иметь информацию о происходящем в городе. Они доставляли «донесения в главную квартиру, посредством казачьих аванпостов, до которых они могли пробираться через Сокольницкий лес». Ни о каких «поджигателях» не было и речи. В 1823 году Ростопчин издал брошюру «Правда о пожаре Москвы», в которой определенно и четко заявил, что к сожжению ее в 1812 году он не имел никакого отношения.
Москвичи — современники этого события также не считали его виновником пожара. «Весь 1813 и 1814 гг., — утверждает Д. П. Свербеев, — никто не помышлял, что Москва была преднамеренно истреблена русскими».
Все этапы московского пожара зафиксированы документально день за днем.
В день вступления французов в Москву отмечены были два локальных пожара: на Солянке и у Москворецкого моста. Оба они были зажжены по приказу Кутузова. С. Н. Глинка рассказывает, что «видел оба предписания Кутузова, начертанные карандашом собственной его рукой». Эти пожары задержали продвижение французов и обеспечили переправу через Москву-реку и Яузу отступающих русских войск и уходящих из города жителей.
В этот же день начались грабежи. «Пожар, — пишет французский офицер И. Руа, — начался одновременно на базаре, в центре города и в наиболее богатом его квартале… Наполеон готов был обвинять в нем собственную молодую гвардию и самого Мортье (маршал, в 1812 году — командир „Молодой гвардии“, назначенный губернатором Москвы. — В. М.), так как предполагал, что пожары в покинутом городе разразились благодаря грабежу и неосторожности мародеров, осмелившихся на грабеж, несмотря на его запрещения». Полководец знал свою армию. А вот свидетельство очевидца — запись из дневника Ц. Ложье: «Солдаты всех европейских наций […] бросились взапуски в дома и церкви, уже почти окруженные огнем, и выходили оттуда, нагрузившись серебром, узлами, одеждой и пр. Они падали друг на друга, толкались и вырывали друг у друга из рук только что захваченную добычу; и только сильный оставался правым после кровопролитной подчас схватки».
Не имея возможности обуздать своих мародеров и потушить пожары, Наполеон предпринимает попытку оправдать себя перед мировым общественным мнением. Он публикует на русском и французском языках бюллетени о пожаре, которые расклеиваются в Москве и рассылаются повсюду, в них виновниками пожара называются агенты Ростопчина. «В городе постоянно вспыхивают пожары, и теперь ясно, что причины их не случайны, — записывает в дневнике Ложье. — Много схваченных на месте преступления поджигателей было представлено на суд особой военной комиссии. Их показания собраны, от них добились признанийи на основании этого составляются ноты (официальные заявления. — В. М.), предназначающиеся для осведомления Европы. Выясняется, что поджигатели действовали по приказу Ростопчина». Всех поджигателей расстреливали, а их трупы, как объясняет Ложье, привязанные к столбам на перекрестках или к деревьям на бульварах, выставляли «в назидание».
Пожары и общий грабеж продолжались неделю, только начавшийся дождь загасил огонь. Огромное количество добычи из лавок и домов переместилось на биваки солдат, гвардейцы, наиболее успешно пограбившие, как вспоминает французский офицер-кирасир Тирион, «устроили себе лавочки и открыли для армии торговлю, чем только можно».
Кроме мародерствующих французов, жгли свои дома, вернее, лавки с товарами русские купцы. Однако к этому Ростопчин не имел никакого отношения, что и подчеркивает в своих воспоминаниях Е. П. Янькова. Ее семья вернулась в Москву в 1813 году, когда все еще было живо в памяти, а пожар был постоянной темой разговоров.
«Раньше были толки насчет пожаров Москвы, — пишет Янькова, — одни думали, что поджигают французы; французы говорили, что поджигают русские, по наущению Ростопчина, а на самом деле, при дознании, впоследствии открылось, что большею частью поджигали свои дома сами хозяева. Многие говорили: „Пропадай все мое имущество, сгори мой дом, да не оставайся окаянным собакам, будь ничье, чего я взять не могу, только не попадайся в руки этих проклятых французов“».
Снова пожары в Москве начались в конце сентября по старому стилю — начале октября по-новому, за полторы-две недели до ухода французов из Москвы, когда Наполеону стало ясно, что придется бежать. Он дал приказ при оставлении Москвы взорвать Кремль, собор Василия Блаженного, который в силу своего невежества назвал мечетью, и заранее сжечь сохранившиеся крупные здания. Французы поджигали общественные и частные дома. Иногда их удавалось спасти. Для охраны Воспитательного дома, в котором оставались дети малолетнего отделения, Наполеон, по просьбе его директора И. В. Тутолмина, сначала откомандировал жандармов, но в октябре и туда явился караул французских солдат-поджигателей. «Когда я и подчиненные мои с помощью пожарных труб старались загасить огонь, тогда французские зажигатели поджигали с других сторон вновь, — пишет Тутомлин в донесении императрице Марии Федоровне. — Наконец некоторые из стоявших в доме жандармов, оберегавшихменя, сжалившись над нашими трудами, сказали мне: оставьте — приказано сжечь».
Очевидец рассказывает о поджоге французами Московского Вдовьего дома, в котором находились тяжелораненые русские солдаты: «Кудринский вдовий дом сгорел 3-го сентября во вторник, не от соседственных домов, но от явного зажигательства французов, которые, видя, что в том доме русских раненых было около 3000 человек, стреляли в оный горючими веществами, и сколько смотритель Мирицкий ни просил варваров сих о пощаде дома, до 700 раненых наших в оном сгорело; имевшие силы выбежали и кой-куда разбрелись. В доме тихо отправляли в церкви службу. Все исповедались и причащались, готовясь на смерть».
Ростопчин не был прямо причастен к московским поджогам, но Наполеон справедливо считал его ответственным за многое, что происходило в Москве. Психологическая подготовка москвичей к возможности встречи с французскими захватчиками и борьбе против них, которую Ростопчин проводил в своих «Посланиях к жителям Москвы», выступлениях, поведении, достигла своей цели. Однажды Ростопчин сказал С. Н. Глинке о своих афишках: «Это вразумит наших крестьян, что им делать, когда неприятель займет Москву».