Московский проспект. Очерки истории
Шрифт:
В. С. Садовский (1841–1919) – юрист, специалист по морскому и гражданскому праву. В 1868 г. представил в Новороссийский университет диссертацию «О развитии рабочих ассоциаций как меры государственного благоустройства» и был избран приват-доцентом университета. В 1885 г., дослужившись до чина статского советника, переезжает в Петербург. В 1892 г. уже в чине действительного статского советника становится сотрудником 4-го Департамента Правительствующего сената, членом Редакционного комитета по составлению гражданского уложения и в этом качестве разрабатывает и публикует проекты статей о Товариществе полном и на вере. В 1900 г. становится членом Особого совещания для составления проекта уложения о торговом мореплавании и разрабатывает ряд основных положений.
326
Орлов В. Н. Гамаюн: жизнь Александра Блока. Л., 1978.
Невозможно не процитировать страницы из этой книги, повествующие о жене В. С. Садовского Ксении Михайловне, тем более что еще никогда это имя не называлось в связи с Забалканским проспектом! Это будет честнее, чем пытаться рассказать ее роман своими словами, то и дело заимствуя без кавычек слова первого исследователя и выдавая их за свои, а затем помещать «свое» исследование в различных вариантах для всеобщего обозрения в Интернет.
Вот как эта история рассказана в «Гамаюне»:
«…Курортное, ни к чему не обязывающее знакомство. Это была высокая и статная, оживленная, очень красивая и элегантная темноволосая дама с тонким профилем, совершенно синими глазами и глубоким, вкрадчиво-протяжным голосом. Она явно искала развлечений. Звали ее Ксенией Михайловной Садовской.
Она была ровесницей матери Блока. Ей шел тридцать восьмой год, но, как многие кокетливые женщины, два года она скостила. Давно уже была замужем, имела двух дочерей и сына. После третьих родов обнаружилось сердечное заболевание, – так в мае 1897 года она очутилась в Бад-Наугейме.
Жизнь не очень приласкала красавицу. Захудалая усадебка на Херсонщине, громадная семья со скудным достатком, суровая мать, безличный отец, тянувший лямку в акцизе, частная гимназия в Одессе, потом Москва и Петербург. Небольшие музыкальные способности переросли в необоснованные претензии. Она уже кончала с грехом пополам Петербургскую консерваторию по классу пения, как ее поразил тяжелый удар: внезапно развившаяся болезнь горла поставила крест на мечте об артистической карьере. Пришлось поступить на скучнейшую службу в Статистический комитет. Но страстную любовь к музыке она сохранила навсегда и любила петь – в семейном и дружеском кругу. Кумиром ее был Вагнер.
Оксане Островской стукнуло двадцать шесть, когда ею увлекся Владимир Степанович Садовский – человек возраста почтенного (старше ее на восемнадцать лет), обеспеченный и с положением: юрист, знаток международного торгового права, бывший доцент Новороссийского университета, видный чиновник (дослужился до тайного советника и исполнял обязанности товарища министра торговли и промышленности). Встреча решила судьбу Ксении Михайловны, но не принесла ей счастья.
…Опытная, зрелая женщина, хорошо знавшая цену своей наружности, кокетка и говорунья – и золотокудрый, светлоглазый, державшийся среди чужих очень скованно гимназист восьмого класса с чертами затянувшейся детскости.
Разница в возрасте – двадцать с лишним лет. Случай, конечно, не совсем обычный. Хотя есть немало примеров не менее красноречивых. Первая любовь Бальзака, Лора де Берни, была старше его на двадцать три
Благонравная тетушка в своей биографической книге о Блоке изображает эту встречу в идиллическом освещении: „Она первая заговорила со скромным мальчиком, который не смел поднять на нее глаз, но сразу был охвачен любовью. Красавица всячески старалась завлечь неопытного мальчика…“.
Завлечь? Да, вероятно, так и было на первых порах. В дневнике Марии Андреевны, который она вела в июне 1897 года в Бад-Наугейме, о романе дамы и гимназиста сказано под непосредственным впечатлением резко, раздраженно, без всякой идиллической дымки: „Он, ухаживая впервые, пропадал, бросал нас, был неумолим и эгоистичен. Она помыкала им, кокетничала, вела себя дрянно, бездушно и недостойно“.
Мать, конечно, встревожилась и возревновала. Однако в письмах к родным, в Россию, старалась соблюсти тон шутливо-иронический: „Сашура у нас тут ухаживал с великим успехом, пленил барыню, мать трех детей и действительную статскую советницу… Смешно смотреть на Сашуру в этой роли… Не знаю, будет ли толк из этого ухаживания для Сашуры в смысле его взрослости и станет ли он после этого больше похож на молодого человека. Едва ли“.
Вечные материнские заблуждения!
Внешне все происходило, как в банальном курортном романе. Рано поутру он бежал покупать для нее розы, брать билет на ванну, потом, тщательно одетый, с цветком в петлице, сопровождал ее всюду, неся на руке плед или накидку. Они гуляли, катались на лодке, слушали музыку. Много лет спустя Блок вспоминал: „…ее комната, хоралы, Teich по вечерам, туманы под ольхой, мое полосканье рта vinaigre de toilette (!), ее платок с Peau d’Espagne“.
Сердце занято мечтами,Сердце помнит долгий срок.Поздний вечер над прудами.Раздушенный ваш платок…Между прогулками и развлечениями произошло то, что и должно было произойти и что утвердило гимназиста в сознании его взрослости, оставив, впрочем, чувство „сладкого отвращения“.
В такую ночь успел узнать я,При звуках ночи и весны,Прекрасной женщины объятьяВ лучах безжизненной луны.Все это продолжалось недолго – примерно с месяц. В расстроенных чувствах Сашура проводил свою красавицу в Петербург. Придя с вокзала с розой, подаренной на прощанье, он театрально упал в кресло и прикрыл глаза рукой.
Но в дело вмешался юный гений первой любви – и поэзия освятила банальную прозу случайного житейского происшествия.
Внезапная вспышка молодого чувства не осталась безответной. „Сон волшебный, сон чудесный“ – так Ксения Михайловна назвала то, что произошло между ними. Как показало будущее, и для нее легкое бездумное кокетство обернулось глубоким и искренним увлечением, ревностью, слезами, попытками продлить отношения, когда они уже сошли на нет.
Расставаясь, они условились писать друг другу, а осенью – встретиться в Петербурге.
Чудом сохранилось двенадцать писем Блока – по-видимому, не все, что он писал. Из писем К. М. С. (а их было много) не уцелело ни единого. Большую часть их Блок, кажется, вернул ей (по ее неотступному требованию), а более поздние уничтожил. Вернул также и ее фотографии, – и потому нельзя узнать, какой все же была она в конце девяностых годов. Сохранилось лишь два снимка – один совсем ранний, где ей лет восемнадцать, другой – уже 1915 года: перезрелая дама со следами былой красоты, в громадной шляпе с перьями и вуалью.