Москва мистическая
Шрифт:
И новый храм построили. В ночь с 6 на 7 января 2000 года в нем была отслужена первая рождественская литургия. Он похож на тоновский храм, но выглядит совершенно по-иному – гораздо изящнее, нежнее, трепетнее. Он вытянут вверх, в нем два уровня. Но главное – в нем есть отдельный придел Алексея, человека Божия – покровителя бывшего Алексеевского монастыря, а в нижнем уровне – церковь Спасо-Преображения, созданная как дань памяти снесенного Алексеевского монастыря. То есть новый храм словно воссоздал разрушенное. Будем надеяться, что это поможет и никакая великая обида давно уже покойной игуменьи не омрачит новой храмовой жизни. Тем более что самого Алексеевского монастыря, переведенного
Монастырская жизнь
Улица Верхняя Красносельская, № 17/2
Все незначительное нужно,
Чтобы значительному быть.
Былое так головокружно!
Былого не могу забыть!..
Былое
В 1839 году, переехав из Чертолья (тогда уже с улицы Волхонки) на улицу Верхняя Красносельская, Алексеевский стародевичий монастырь стал Ново-Алексеевским женским монастырем, что на Красном селе близ Красного пруда. И надо сказать, обитель в своем новом обличье процветала много десятилетий. Переведенный монастырь занял огромную территорию, на которой выстроили и церкви, и дома, и обширные покои игуменьи. Разбили сады, огороды, привели в порядок кладбищенскую территорию, по благоустройству прославившуюся на всю Москву. Монахини, усердно трудясь, открыли странноприимные дома и богадельни, больницу и аптеку, приют и училища для девочек, швейные и вышивальные мастерские. Обитель славилась благочестием и высокими монашескими добродетелями насельниц. Добрые вести о монастыре разнеслись по всей стране.
Ново-Алексеевский монастырь на Верхней Красносельской улице
Все изменилось после Октябрьской революции. В апреле 1923 года настоятельницу обители мать Марию (Преженцову) арестовали, потом, правда, выпустили. Монастырь же закрыли в 1924 году. В кельи благочестивых монахинь вселились рабочие окрестных фабрик и заводов. «Дур монашек» выгнали вон. Но верные клятвам, они не нарушили устава монастырского – поселились общинами на частных квартирах, стараясь держаться небольшими группами. Зарабатывали в основном шитьем одеял, а также какими-то случайными приработками: присматривали за детьми, топили печи, ходили читать псалтырь по покойникам.
Но даже у рабочих, занявших их кельи, сохранились понятия о доброте. Рискуя сами, они покрывали группу тайно оставшихся на территории монастыря монахинь во главе с игуменьей Марией. Каким-то чудом сестрам удалось прожить, ютясь по крошечным каморкам, до 1931 года. Тогда-то их и арестовали. Всех сослали – кого в Казахстан, кого на Север. Никто уже не вернулся.
Известно о трагических судьбах четырех насельниц. Сестры, в миру Анна Алексеевна и Матрона Алексеевна Макандины и Татьяна Ивановна Белова были расстреляны в 1938 году на Бутовском полигоне под Москвой, а Васса Павловна Леонова в 1937 году в городе Юрьеве-Польском под Владимиром. Теперь их знают,
Трагические судьбы монахинь и самой обители наложили своеобразный отпечаток на все это место Москвы. Чуть не до конца ХХ века старые, разваливающиеся монастырские строения по Верхней Красносельской улице, 2-му Красносельскому переулку, в которых жили не самые обеспеченные москвичи, если не сказать больше – самые нищие, выглядели ужасно. Люди там жили в коммуналках, когда комнатушка могла составлять всего 5–6 квадратных метров Но вот что удивительно – дух и атмосфера их жизни были наполнены добротой, взаимовыручкой, участием и помощью друг другу. И в этом прежде всего сказывался дух места, подталкивающий людей на добро и благожелательность.
И еще что удивительно – соседи не собачились, а часто и подолгу пересказывали друг другу... чудом уцелевшие сведения о жизни старой обители, рассказы, похожие скорее на легенды и предания, чем на быль и реальность. И всех этих легенд было такое множество, что жаль одного – не нашлось тогда местного летописца, который сумел бы сохранить на бумаге все эти истории – свидетельства ушедшего мира.
Откуда я обо всем этом знаю? Так я же там жила с рождения и до тех пор, пока дома не стали ломать где-то к концу 70-х годов. И уж наслушалась я там многонько чего…
Адрес нашей комнатушки был тот же, что и у огромного дома, стоящего сейчас на Верхней Красносельской, – дом №17/2. Тогда это были несколько прижавшихся друг к другу двухэтажных домиков, включавших бывшие покои самой настоятельницы и ее приближенных сестер. Жила я с бабушкой Александрой Григорьевной и ее сестрой Евлампией Григорьевной, которую из-за странности имени все звали просто баба Маня. «Маня» не обижалась и даже со смехом рассказывала историю о том, как родители несли ее, только что окрещенную, из церкви. Соседи поинтересовались:
– Как батюшка окрестил младеничку?
Родители, вздохнув, отвечали:
– Мы и сами не запомнили… Кажись, Лампочкой… Аль, может, Лампадочкой…
Втроем (я и бабушки) помещались мы в крошечной комнатушке (5 м длины и 3 м ширины), где стояли друг за другом две кровати – для бабулек. Лично я, пока была мала, помещалась рядом с бабой Маней, а потом переместилась на пол – под стол. Стол был невероятным – шириной всего 25 сантиметров. Он стоял придвинутым к огромному подоконнику метр шириной. Вот эта конструкция и создавала полноценный стол.
В ногах у второй кровати, стоявшей чуть не впритык к входной двери, помещался крошечный умывальник с краном, из которого текла только холодная вода. Больше ничего в комнате не помещалось. Ну чисто монастырская жизнь – практически аскеза! Зато из стены напротив кроватей выпирала огромная печь. Реальная, действующая, на которой по большим праздникам баба Маня готовила обед неописуемой вкусности.
Еще у нас были два поразительнейших шкафа. По тем временам нигде я таковых не встречала. Они образовались из двух огромных (от пола до потолка) ниш, находящихся друг против друга. И когда я решила узнать, откуда они взялись, мне и рассказали удивительную историю нашей комнатушки.
Оказывается, при монастырской жизни здесь помещалась послушница. Она готовила обеды в печи, пекла хлеб, мыла посуду. Но двери, как у нас, у нее тогда не было. Дверь пробили только после закрытия монастыря. Послушница не могла выйти из своей комнатушки, когда хотела. Зато к ней вели две двери из соседних келий. Там жили две монахини, которых она и обслуживала. А наши шкафы – это как раз те самые двери в две кельи. То есть послушница могла выйти только через келью одной или другой монахини. Только по разрешению!