Москва на линии фронта
Шрифт:
– На этот раз вам удалось прорваться?
– Вроде бы удалось… При этом были даже уничтожены два немецких танка, самоходная артиллерийская установка, освобождена стоявшая на нашем пути деревня. Радость победы после пережитых мук и страданий была безмерна, но она оказалась преждевременной: разведчики сообщили о приближении и развертывании новых мобильных групп противника.
– И вновь пришлось пробиваться?
– Да, в течение ночи немцы трижды преграждали нам путь на восток, и каждый раз открытой атакой, с использованием только стрелкового оружия и гранат – ничего же иного у нас не было – отряд преодолевал ожесточенное сопротивление неприятеля. К великому сожалению, из-за отсутствия каких-либо механизированных или конных
– Ваш отряд очень сильно уменьшился?
– Убитых было много, не всем, очевидно, удалось прорваться через порядки гитлеровцев в ходе ночного боя, но зато к нам примкнуло немало других военнослужащих, выходивших из окружения. Так что в отряде опять-таки насчитывалось порядка пятисот человек, причем в основном это был командный состав… Вскоре наши разведчики сообщили, что тут вокруг одни немцы и что фронт находился в районе Можайска, а мы, как оказалось, в глубоком тылу противника – южнее Вязьмы. Так что еще двадцать суток мы выходили к своим, почти постоянно вели бои. Многие погибли, а раненых мы по деревням рассовывали… Удалось установить связь с одним из партизанских отрядов – партизаны передавали нам информацию об оперативной обстановке, помогали продовольствием. За несколько дней до окончания пути Лебедев тяжело заболел и его пришлось нести на носилках.
– Так что можно сказать, что вам тогда приходилось выполнять только командирские обязанности?
– Нет, не только. Известно было, что немцы – абвер – под видом выходцев из окружения забрасывали своих разведчиков, диверсантов… Вербовали они и наших бойцов, которые смалодушничали и сдались в плен, опрашивали их, наскоро инструктировали и с определенным заданием посылали в боевые подразделения Красной армии… Так что приходилось на ходу проверять все наше «пополнение»: кто такие, чем дышат, как и почему от своей части отстали. К нашему счастью, агентов не было.
– Куда же вы в конце концов вышли?
– К знаменитому селу Бородино – туда, где 26 августа 1812 года проходила знаменитая Бородинская битва. Там по всему полю памятники стояли! Село выглядело чистым, с хорошо отстроенными домами. Местные жители, особенно женщины, встретили нас тревожными взглядами. У многих на глаза навертывались слезы – вид наш, вероятно, не мог вызвать иных эмоций. Нас быстро разместили по домам, начали приносить продукты…
– То есть в конце концов вы получили возможность отдохнуть… Это же сколько времени вы не выходили из боя?
– Да какой там отдых! Не успел я поесть, как ко мне прибежал боец, находившийся в охранении, и доложил, что со стороны возвышенности, примерно в километре от деревни, появилась колонна немецких танков. И опять отряду была дана команда построиться и приготовиться к отражению танковой атаки. Спешно принялись сооружать на историческом поле окопы, хотя и сознавали, что для гитлеровцев мы не представляем никакой реальной угрозы. Но не отдавать же Бородинское поле врагу просто так!
Тут со стороны Можайского направления неожиданно послышался гул автомашин. В Бородино въехали воинские части какого-то соединения Красной армии и стали разворачиваться в боевой порядок; артиллерия начала подготовку к бою. Как я потом узнал, это была 32-я стрелковая дивизия под командованием полковника Виктора Ивановича Полосухина, которая только что, 27 сентября, была введена в состав действующей армии.
К нашей позиции подъехали автомобили, и полковник – командир полка, прибывшего с Урала, – спросил, кто мы такие. Я объяснил. Тот посмотрел, сколько нас есть и в каком мы виде, и сказал, чтобы мы шли в Дорохово, на сборный пункт, а его полк займет оборону… Я привел свой отряд
– А вы – только старший лейтенант? Почему же они вам подчинялись?
– Настолько, видимо, был велик авторитет военной контрразведки. Все относились ко мне с уважением, а прощались – со слезами… Кстати, начальник сборного пункта от имени командования объявил мне благодарность за умелые действия в тылу противника и вывод отряда из окружения. Затем мне была предложена должность начальника штаба вновь сформированного стрелкового полка, которому предстояло действовать в Подмосковье. Поблагодарив за доверие, я попросил доложить в штаб 16-й армии и полковнику Шилину, начальнику контрразведки армии, о моем прибытии – и только после этого принимать решение о моем назначении. Кстати, в то время пока мы выходили из окружения, военная контрразведка из 3-го управления Наркомата обороны, в Управление особых отделов НКВД СССР – то есть уже в совсем другое ведомство.
Вскоре я вновь был вызван к начальнику сборного пункта, который передал мне приказ срочно прибыть в штаб 16-й армии.
– Где он тогда дислоцировался?
– В Волоколамске. И вот, приезжаю туда на попутной машине – а бомбежка страшная была! – вижу, около дома стоит солдат, часовой. Понятно, штаб там. Спрыгиваю с машины, захожу во двор – и тут же оказываюсь перед командующим армией генерал-лейтенантом Рокоссовским. Как положено, представляюсь командующему и встаю рядом с его адъютантом, который в это время уговаривал Константина Константиновича уйти в земляное укрытие, сооруженное во дворе. А вокруг все буквально трясется, бомбежка просто невероятная… Рокоссовский молча слушал адъютанта, а потом вдруг говорит: «Как я могу идти в щель, если тут солдат стоит?!»
– Все-таки зачем командующему нужно было делить опасность с солдатом-часовым? В конце концов, у всех на войне свои обязанности, а потому и свои условия несения службы…
– Мне трудно предположить, какими мотивами он тогда руководствовался… Многим из нас, длительное время находившимся в боевых условиях, порой просто осточертевало каждый раз укрываться во время налетов авиации противника. Но мне кажется, Рокоссовский тогда просто демонстрировал выдержку, смелость, чтобы придать подчиненным уверенность в стабильности боевой обстановки… А вообще, могу вам сказать, что в периоды нахождения под постоянной смертельной угрозой временами наступает какое-то внутреннее притупление остроты восприятия опасности, однако при этом не теряется самообладание, адекватная оценка обстановки и продолжается нормальное выполнение служебных обязанностей.
– Но имел ли право командующий армией вот так рисковать?
– На войне никогда не знаешь, где тебя «достанет». Вот я, вскоре после возвращения в 16-ю армию, был командирован в район Клина для выяснения причин задержки прибытия одного из артиллерийских полков и принятия мер по ускорению его продвижения к назначенному месту дислокации. Как оказалось, задержка была связана с разрушением на одном из участков маршрута железной дороги. К моему приезду полк уже был на месте, штаб его разместился в отдельном деревянном доме на окраине Клина.
Немцы, по-видимому, обнаружили развертывание полка и нанесли по нему бомбовый удар. В качестве бомбоубежища офицеры штаба использовали подвал, находившийся, соответственно, под полом этого дома. Я хотел спуститься туда вместе со всеми, да только места там для меня не нашлось – все было забито народом, так что я встал у печи, по другую сторону от лаза в подвал… И вдруг я слышу буквально над собой свистяще-завывающий звук падающей бомбы! Через мгновение бомба, пробив крышу и потолок, попала точно в этот лаз и взорвалась в подвале! Меня завалило обломками, я получил сильный удар по голове, все тело ломило – но я был жив, а все те, кто спрятался в убежище, – погибли…