Москва необетованная
Шрифт:
– Эх, Чубайсик, – сказал Передреев, смахивая случайную слезу, – вот так-то все и бывает.
Так как кондуктор вешался впервые, он не знал, какие именно слова следует произносить в подобной ситуации, поэтому молча выпил полстакана. Закусив сухим соленым огурцом, давно скончавшимся в тарелке, Вениамин глубоко вздохнул и в его душе всколыхнулось щемящее, непреодолимое желание хоть с кем-нибудь кроме кота разделить остаток своей жизни. Поговорить с кем-то, сказать кому-нибудь, что есть на свете такой человек Вениамин Передреев и что скоро его не станет не этом свете. На глаза Вениамина навернулись слезы и, открыв дверь
Передреев стоял на балконе до тех пор, пока не замерз, но так и не придумал, как же раздобыть живого человека, способного выслушать, понять, а может и отговорить его, Вениамина, от этого страшного, но неизбежного шага. А ведь Передрееву действительно было необходимо, чтобы его отговорили, иначе придется вешаться, отступать некуда. К палаткам и алкашам Вениамину идти не хотелось, в этот час с ним рядом должен быть достойный человек, способный выслушать и подумать о чем-нибудь возвышенном, а не только о том, как бы поудачнее слупить с Вениамина четвертак на бутылку.
В невысказанной никому тоске смотрел кондуктор, как Чубайс дожирает бычков, и рука его сама собой потянулась к бутылке. Нет, не из-за того решил повеситься Передреев, что жена забрала дочку и ушла в неизвестном направлении, не из-за того, что окончательно рехнулся и выбросился из окна в приступе белой горячки единственный друг, и даже не из-за того, что на работе все чаще и чаще намекали на «по собственному»… А потому, что однажды утром Вениамин проснулся со странным, пронзительным, тревожным чувством осознания себя единицей мира, никчемной песчинкой под огромными колесами Бытия. И так сильно, так невыносимо было это незнакомое ранее чувство, так неизведанно и огромно оказалось оно, что Передреев не пил четыре дня, размышляя над своим открытием. Не понял Вениамин, что проснулся он в то утро философом и мыслителем. Мучался он от собственной никчемности в этом мире и, в конце концов, пришел к единственному правильному по его мнению решению – куску розового цветочного мыла и толстой веревке.
– Вот такие вот дела, Чубайс, – сказал Передреев, залпом опрокидывая стакан. Потянувшись к последнему сухому огурцу, Вениамин случайно бросил взгляд на кота. Чубайс, закончив свою трапезу, сидел на столе, смотрел на хозяина огромными пустыми глазами навыкате и скалил острые зубешки в узенькой улыбочке.
– О-ох… – тихо выдохнул Передреев и, схватившись за сердце, тяжело сел мимо табуретки. В дверь позвонили.
Эпизод 4
Баба Настя
Тридцать лет баба Настя гнала самогон, и начхать ей было на все правительства с их глупостями, вроде сухих законов. В совершенстве владея этим ремеслом, она была знаменита на все Люберцы. Продукция бабы Насти в рублях ценилась не ниже «кристалловской» водки и шла нарасхват. Ходили упорные слухи, что самогонщица баснословно богата, но подтвердить это фактами было трудновато.
Жила баба Настя в старом двухкомнатном доме с низкими потолками и грязными окнами. На крошечной кухне с трудом помещался стол, табурет, двухкомфорочная допотопная плита, засаленное синее АГВ и покосившийся шкафчик с посудой. В одной комнате с железной кроватью и радио на стене жила баба Настя с двумя мрачными, молчаливыми кошками, другая была закрыта от случайных глаз, там Настя творила свое чудо-зелье.
Круглосуточно шли к ней зеленые паломники с трясущимися руками, баба Настя открывала всем, и никому не отпускала в кредит. Никогда. Можно было валяться в судорожных корчах у ее, обутых в старые мужские кроссовки ног, клясться, что завтра будут все деньги, которые только пожелает прекрасная леди, баба Настя оставалась тверда и непреклонна, как утес. Носила она неизменный темно-синий тренировочный костюм с малиновым фланелевым халатом поверх. Серо-седые волосы баба Настя заплетала в тонкую косичку и закручивала в «дульку» на затылке.
Никто не знал, была ли у нее семья, дети, сколько ей лет и чем она занималась до тех пор, как начала свой бизнес. Пару раз приезжали к ней «братки», интересовались, не слишком ли много зарабатывает самогонщица? Говорили, что баба Настя молча наливала им по стакану и «братки» становились ее верными покупателями. Им баба Настя тоже не давала в кредит и не делала никаких скидок. О Насте с ее самогоном слагали легенды, но, почему-то никому в голову не приходило спросить, а из чего, собственно, она его делает? Никому!
Рано утром и поздно вечером она ходила с двумя ведрами за водой к колонке, и ни с кем не здоровалась. Смотрела молча на дорожку перед собой и изредка сердито поджимала бесцветные губы, будто думала о чем-то неприятном. Ростом и телосложением баба Настя напоминала мужика грузчика и два полных ведра воды несла легко, как детские ведерки. Казалось, она вовсе не обращает внимания на свою ношу, продолжая думать о чем-то своем, хмуря серые брови.
Десятки постоянных клиентов пытались набиться к ней если не в друзья, так хоть в знакомые, в надежде на дармовую выпивку. Некоторые мечтали о чуде: узнать рецепт ее самогона. Но дальше кухни баба Настя не пускала никого и никогда. Нечто грозное, нерушимое было в этой монолитной женщине в стоптанных мужских кроссовках, даже самые отчаянные скандалисты не решались ей перечить, тем более повышать голос в ее доме.
В один из вечеров в дверь бабы Насти как обычно постучали. Дверных звонков она не признавала. Не спрашивая, кто там, она открыла дверь, щурясь и вглядываясь темноту.
– Здравствуй, Настя, – прошелестел тихий, приятный голос.
Баба Настя сдавленно охнула и отступила в коридор. Высокий человек в шляпе и мокром от дождя пальто шагнул через порог, закрывая за собой дверь.
Через два дня бабу Настю нашли возле железнодорожной станции «Люберцы-2». Как она туда попала босиком, в ночной рубашке, никто вразумительно объяснить не смог. А отчего умерла… вскрытие покажет.
Эпизод Zеrо
Питбультерьер Расист
«Расистом» щеночка назвали из-за его странной особенности: песик огрызался и рычал только на собак черного цвета. Хозяев – Валерию Владимировну Гнучик, Петра Семеновича Гнучик и сына Стаса эта особенность новоприобретенной собачки веселила и умиляла. Зачастую они специально подводили Расиста к собакам черного цвета и радостно взвизгивали, когда маленький кривоногий щеночек скалил зубы и, смешно рыча, пытался избавиться от поводка-шлейки.