Мой бедный, бедный мастер…
Шрифт:
— Я вижу, вы немного удивлены, драгоценнейший? — осведомился Воланд у лязгающего зубами Степы.— А между прочим, удивляться нечему. Это моя свита.
Кот выпил водки, и Степина рука поползла по притолоке вниз.
— И свита эта требует места,— продолжал Воланд,— так что кто-то из нас здесь лишний в квартире. И мне кажется, что это именно вы!
— Они, они,— козлиным голосом запел длинный регент, во множественном числе говоря о Степе,— вообще они в последнее время жутко ведут себя в Москве. Пьянствуют, вступают в связи с женщинами, ни черта не делают, да и делать ничего не могут, ибо ничего не смыслят в том,
— Машину зря гоняет казенную! — наябедничал кот, прожевав гриб.
И тут случилось четвертое, и последнее, явление в квартире, когда Степа, совсем уже сползший на пол, ослабевшей рукой царапал притолоку.
Прямо из зеркала трюмо вышел маленький, но необыкновенно широкоплечий, в котелке на голове и с торчащим изо рта клыком, безобразящим и без того невиданно мерзкую физиономию. При этом — рыжий.
— Я,— вступил в разговор явившийся,— вообще не понимаю, как он попал в директора. Он такой же директор, как я архиерей.
— Ты не похож на архиерея, Азазелло,— заметил кот, накладывая себе сосиски на тарелку.
— Я это и говорю,— прогнусил рыжий и, повернувшись к Воланду, добавил почтительно,— разрешите, мессир, его выкинуть куда-нибудь из Москвы?
— Брысь!! — вдруг рявкнул кот, вздыбив шерсть.
И тогда спальня завертелась вокруг Степы, так что все смешалось в угасающих глазах. Степа ударился о притолоку головой и потерял сознание. Последняя его мысль была: «Я умираю…»
Но он не умер. Открыв глаза, он увидел себя стоящим в тенистой аллее под липами, и первое, что ощутил — сладостное дуновение в лицо от реки. И эта река, зашитая в гранит, река бешеная, не текла, а прыгала через большие камни, разбрызгивая белую пену. На противоположном берегу виднелась пестро и голубовато разрисованная мечеть, а когда Степа поднял голову, увидел в блеске солнечного дня вдали за городом большую гору с плоской, косо срезанной вершиной.
Пошатываясь, Степа оглянулся. Приближался какой-то человек; подойдя, он с ироническим удивлением уставился на Степу. Это было естественно. Степа стоял перед ним без сапог, в одних носках. Степа покачивался, глядел сумасшедше.
— Умоляю,— выговорил Степа жалким голосом,— скажите, где я нахожусь?
Человек усмехнулся и ответил:
— Однако! — и хотел пройти.
Степа заплакал, стал на колени и моляще протянул к человеку руки.
— Я не пьян,— всхлипывая, сказал Степа,— я болен! Со мною что-то случилось странное. Скажите мне, где я? Какой это город?
Человек остановился, все еще недоверчиво косясь на Степу, поправил кепку и наконец ответил:
— Ну, Владикавказ…
Степа с колен качнулся, простонал и упал лицом в песок. Сознание покинуло его.
Глава VIII
Поединок между профессором и поэтом
Как раз тогда, когда Степу покинуло сознание, оно вернулось к Ивану Николаевичу — он проснулся после глубокого и продолжительного сна. Некоторое время он соображал, как он попал в эту комнату с белыми стенами, с удивительным ночным столиком из какого-то светлого металла и с белой шторой, за которой чувствовалось солнце.
Иван тряхнул головою, убедился в том, что она не болит, и вспомнил, что находится в лечебнице. Эта мысль потянула за собою воспоминание
Выспавшись, Иван Николаевич стал спокойнее, а соображать начал яснее. Полежав некоторое время неподвижно, Иван Николаевич повернулся на бок и увидел кнопку звонка на стене. По привычке трогать предметы без надобности Иван нажал ее, и сейчас же в комнате появилась полная симпатичная женщина в белом и сказала Ивану: «Доброе утро!»
Иван не ответил, так как счел это приветствие в данных условиях неуместным. В самом деле: засадили здорового человека в лечебницу, да еще делают вид, что это так и нужно!
Женщина, оставаясь по-прежнему приветливой, при помощи одного нажима кнопки увела штору вверх, и в комнату через широкопетлистую и легкую решетку, доходящую до самого пола, хлынуло солнце. За решеткой открылся теперь балкон, берег извивающейся реки и на другом ее берегу — веселый сосновый бор.
— Пожалуйте ванну брать,— пригласила женщина, и под руками ее раздвинулась внутренняя стена, за которой обнаружилось ванное отделение и уборная, прекрасно оборудованные.
Иван, хоть и решил с женщиной не разговаривать, не удержался и, видя, как вода хлещет в ванну широкой струей из сияющего крана, сказал с иронией:
— Ишь ты! Как в «Метрополе»!
Полная женщина на это ответила с гордостью:
— О нет! Гораздо лучше. Такого оборудования нет нигде за границей. Ученые и врачи специально приезжают осматривать клинику. У нас каждый день интуристы бывают.
При слове «интурист» Ивану сейчас же вспомнился вчерашний консультант. Он затуманился, поглядел исподлобья и сказал:
— Интуристы… До чего вы все интуристов обожаете! А среди них, между прочим, разные попадаются. Я, например, вчера с таким познакомился, что любо-дорого…
И чуть было не начал рассказывать про Понтия Пилата, но сдержался, понимая, что женщине эти рассказы ни к чему, что все равно помочь ему она не может.
Вымытого Ивана Николаевича повели по пустому и беззвучному коридору и привели в громаднейших размеров кабинет. Иван, решившись относиться ко всему, что есть в этом на диво оборудованном здании, где его задержали против воли, с иронией, тут же мысленно окрестил кабинет «фабрикой-кухней».
И было за что. В кабинете стояли шкафы и стеклянные шкафики с блестящими инструментами. Были кресла необыкновенно сложного устройства, были какие-то лампы с сияющими на них колпачками, и склянки, и электрические провода, и совершенно неизвестные приборы.
В кабинете за Ивана принялись трое — две женщины и мужчина, все в белом. Первым долгом Ивана отвели в уголок, за столик, с явной целью кое-чего у него выспросить. Иван стал обдумывать положение. Перед ним было три пути: кинуться на все эти лампы и замысловатые вещицы и перебить их, и таким образом выразить свой протест за то, что задержан зря. Но сегодняшний Иван не был вчерашним Иваном; первый путь показался ему сомнительным: чего доброго, укрепятся в мысли, что он действительно сумасшедший. Первый путь Иван отринул. Был второй: немедленно начать повествование о консультанте и Понтии Пилате. Вчерашний опыт, однако, показывал, что рассказу этому или не верят, или понимают его как-то извращенно. Поэтому Иван и от этого пути отказался, решив избрать третий: замкнуться в гордом молчании.