Мой бедный, бедный мастер…
Шрифт:
«Эх, какое осложнение…» — думал Радужный, пересекая асфальтовый двор и спеша в квартиру № 50.
Как известно, посланные следствием из Варьете сообщили, что в квартире № 50 никого нет, но, увы, здесь чистое недоразумение (и, надо думать, не без коровьевского участия). В квартире был кое-кто, и Радужный убедился в этом, и очень быстро.
Дверь открыли на звонок его с исключительной быстротой, и дядя вошел в знакомую ему переднюю. Удивило его несколько то обстоятельство, что неизвестно было,
В полутемной передней никого не было кроме громаднейшего черного кота, сидящего на стуле. Зрачки этого кота то вспыхивали, то погасали.
Александр Максимилианович оглянулся, покашлял, потопал ногами. Тогда дверь кабинета открылась и в переднюю вышел Коровьев. Александр Максимилианович поклонился и сказал:
— Моя фамилия Радужный… Я…
Но он не успел договорить, как Коровьев выхватил из кармана грязный платок, приложил его к носу и заплакал.
— Я получил теле…
— Как же, как же! — заныл Коровьев.— Я как только глянул на вас, догадался, что это вы! — Тут он затрясся от слез и начал вскрикивать: — Горе-то, а? Ведь это что же такое делается? А?
— Трамваем задавило? — шепотом спросил Александр Максимилианович, потрясенный рыданиями не известного ему человека в пенсне.
— Начисто! — крикнул Коровьев, и слезы ручьями побежали у него из-под пенсне.— Начисто! Я был свидетелем. Верите ли — раз! Голова — прочь! Потом правая нога — хрусть, пополам! Левая — хрусть, пополам! Вот до чего эти трамваи доводят!
Тут Коровьев, видимо, не будучи уже в силах сдерживать себя, уткнулся носом в стену рядом с зеркалом и стал содрогаться в рыданиях.
Дядя Берлиоза был искренно поражен поведением неизвестного. «Вот, говорят, не бывает в наш век сердечных людей…» — подумал он, чувствуя, что у него самого начинают чесаться глаза. Однако в то же время неприятное облачко набежало на его душу, и тут же мелькнула змейкой мысль о том, что не прописался ли этот сердечный человек в квартире покойника, ибо и такие примеры бывали.
— Простите, вы были другом моего покойного Миши? — спросил он, утирая рукавом один сухой глаз, а другим изучая потрясаемого печалью.
Но Коровьев до того разрыдался, что ничего нельзя было понять кроме повторяющихся слов «хрусть — и пополам!».
Но наконец Коровьев отлепился от стенки и вымолвил:
— Нет, не могу больше! Пойду приму эфирно-валериановых капель! — И, повернув к Радужному совершенно заплаканное лицо, добавил:
— Вот они, трамваи-то!..
— Я извиняюсь, вы дали мне телеграмму? — спросил Александр Максимилианович, мучительно думая о том, кто бы мог быть этот удивительный человек.
— Он! — ответил Коровьев и указал пальцем на кота. Радужный вытаращил глаза, полагая, что ослышался.
— Не в силах, нет мочи,— шмыгая носом,
И тут исчез из передней.
Александр Максимилианович, вытаращив глаза, смотрел на кота. Тот шевельнулся, спрыгнул со стула, стал на задние лапы, подбоченился, раскрыл пасть и сказал:
— Ну, я дал телеграмму. Дальше что?
У Александра Максимилиановича закружилась голова, руки и ноги отнялись, он уронил чемодан и сел на стул напротив кота.
— Я, кажется, русским языком спрашиваю,— сурово сказал кот,— дальше что?
Но Радужный не дал никакого ответа.
— Удостоверение личности! — рявкнул кот и протянул пухлую лапу.
Ничего не соображая, ничего не видя кроме двух искорок, горящих в кошачьих глазах, Радужный, как финский ножик, выхватил из кармана удостоверение со службы.
Кот снял с подзеркального стола очки в роговой оправе, надел их на морду, отчего сделался еще внушительнее, и вынул из прыгающей руки Радужного паспорт.
«Упаду в обморок или нет?» — подумал Радужный.
Издалека донеслись всхлипывания Коровьева, в переднюю проник запах эфира, валерианки и еще какой-то тошной мерзости.
— Каким отделением выдан документ? — спросил кот, всматриваясь в страницу.
Ответа не последовало.
— 412-м,— сам себе сказал кот, водя лапой по паспорту, который он держал кверху ногами,— ну, да, конечно! Мне это отделение известно! Кому попало выдают! Я б не выдал, нипочем не выдал!
Кот рассердился и швырнул паспорт на пол.
— Ваше присутствие на похоронах отменяется! — заговорил кот официальным голосом.— Потрудитесь уехать к месту жительства! — И рявкнул в дверь: — Азазелло!
На его зов в переднюю выскочил маленький, хромой, в черном трико, с ножом, засунутым за кожаный пояс. Радужный почувствовал, что ему не хватает воздуху, поднялся со стула, попятился, держась за сердце.
— Азазелло, проводи! — приказал кот и вышел из передней.
— Радужный,— тихо прогнусил вошедший,— все понятно?
Радужный кивнул головой.
— Поезжай немедленно в Киев,— добавил вошедший все так же тихо,— сиди там тише воды ниже травы и ни о каких квартирах в Москве не мечтай. Понятно?
Этот маленький, доводящий до смертного страха Радужного своими клыками, ножом, кривым глазом, доходил Радужному только до плеча, но действовал энергично, складно, организованно.
Прежде всего он поднял паспорт и подал его Александру Максимилиановичу, и тот принял его мертвой рукой. Затем именуемый Азазелло поднял чемодан одной рукой, другой распахнул дверь и, взяв под руку дядю Берлиоза, вывел его на площадку, а там отпустил.