Мой бедный, бедный мастер…
Шрифт:
Действительно — где-то в отдалении послышался шорох и шум крыльев. Коровьев и Азазелло бросились вон.
— А, черт вас возьми с вашими бальными затеями! — буркнул Воланд, не отрываясь от своего глобуса.
Лишь только Коровьев и Азазелло скрылись, мигание Бегемота приняло усиленные размеры. Король вдруг стащил с себя мантию, бросил ее на клетку и убежал с доски и скрылся в толпе убитых фигур. Слон-офицер накинул на себя королевскую мантию и занял место короля.
Коровьев и Азазелло вернулись.
— Враки, как и всегда,— бурчал Азазелло.
— Мне послышалось,—
— Шах королю! — сказал Воланд.
— Я, вероятно, ослышался, мой мэтр,— сказал кот, глядя в бинокль на переодетого офицера,— шаха королю нет и быть не может.
— Повторяю: шах королю!
— Мессир! Молю вас обратить внимание на себя,— сказал в тревоге кот,— вы переутомились: нет шаха королю.
— Король на клетке д-два,— сказал Воланд.
— Мессир! Я в ужасе! — завыл кот, изображая ужас на морде.— Вас ли слышу я? Можно подумать, что перед собой я вижу одного из сапожников-гроссмейстеров!
— Что такое? — в недоумении спросил Воланд, обращаясь к доске, где офицер стыдливо отворачивался, прикрывая лицо мантией.
— Ах ты, подлец,— задумчиво сказал Воланд.
— Мессир! Опять обращаюсь к логике,— заговорил кот, прижимая лапы к груди,— если игрок объявляет шах королю, а короля между тем нету и в помине, шах признается недействительным?
— Ты сдаешься или нет? — вскричал страдальчески Воланд.
— Разрешите подумать,— ответил кот, положил локти на стол, уткнул уши в лапы и стал думать. Думал он долго и наконец сказал: — Сдаюсь.
— Убить упрямую сволочь! — шепнул Азазелло.
— Да, сдаюсь,— сказал кот,— но сдаюсь исключительно потому, что не могу играть в атмосфере травли со стороны завистников.
Он встал, и фигурки полезли в ящик.
— Гелла, пора,— сказал Коровьев.
Гелла удалилась.
— Охота пуще неволи,— говорил Воланд,— нога разболелась, а тут этот бал.
— Позвольте мне,— тихо шепнула Маргарита.
Воланд пристально поглядел на нее и пододвинул к ней колено. Горячая, как огонь, жижа обжигала руки, но Маргарита, не морщась, стараясь не причинить боли, ловко массировала колено.
— Близкие говорят, что это ревматизм,— рассказывал Воланд,— но я сильно подозреваю, что эта боль в колене оставлена мне на память одною очаровательнейшей ведьмой, с которой я близко познакомился в 1571 году в Брокенских горах на Чертовой Кафедре {250} .
— Какая негодяйка! — возмутилась Маргарита.
— Вздор! Лет через триста это пройдет. Мне посоветовали множество лекарств, но я придерживаюсь бабушкиных средств по старинке, не любя современных патентованных лекарств… Кстати: не страдаете ли вы чем-нибудь? Быть может, у вас есть какая-нибудь печаль, отравляющая душу,— спрашивал Воланд, глядя на огни свечей,— тоска? Я бы помог вам… Поразительные травы оставила в наследство поганая старуха бабушка…
— Я никогда не чувствовала себя так хорошо, как у вас, мессир,— тихо отвечала умная Маргарита,— а предчувствие бала меня волнует…
— Кровь, кровь…— тихо сказал Воланд. После молчания он заговорил опять:
— Я вижу, вас интересует мой глобус?
—
— Очень хорошая вещь. Она заменяет мне радио. Я, откровенно говоря, не люблю последних новостей по радио. Сообщают о них всегда какие-то девушки, говорящие в нос и перевирающие названия мест. Кроме того, каждая третья из них косноязычна, как будто таких нарочно подбирают. Если же к этому прибавить, что они считают обязательным для себя о радостных событиях сообщать мрачным до ужаса тоном, а о печальных, наоборот, игриво, можно считать эти их голоса в помещении по меньшей мере лишними.
А при помощи моего глобуса можно в любой момент знать, что происходит в какой хотите точке земного шара. Вот, например…— Воланд нажал ножку шара, и тот медленно повернулся,— …видите этот зеленый кусок, квадратный кусок, бок которого моет океан? Глядите… глядите… вот он наливается огнем, как будто светится изнутри. Там началась война {251} . А если вы приблизите глаза и начнете всматриваться, то увидите детали.
Маргарита, горя от любопытства, наклонилась к глобусу и увидела, что квадратик земли расширился, распался многокрасочно и превратился в рельефную карту. Она увидела горы, ленточку реки и какое-то селение возле нее. Маленькие, с горошину, домики взбухали, и один из них разросся до размеров спичечной коробки. Внезапно и беззвучно крыша этого дома взлетела наверх вместе с клубом черного дыма, а стенки рухнули, так что от двухэтажной коробочки ничего не осталось, кроме кучечки дымящихся кирпичей. Маргариту заинтересовало поведение какой-то малюсенькой фигурочки в полсантиметра вышиной, которая перед взрывом пронеслась перед домиком, а теперь оказалась горизонтальной и неподвижной. Она сосредоточила свой взор на ней и, когда та разрослась, увидела как в стереоскопе маленькую женщину, лежащую на земле, разметав руки, и возле нее в луже крови ребенка, уткнувшегося в землю.
— Вот и все,— сказал Воланд и повернул глобус.— Абадонна только сегодня оттуда. По традиции он лично сам несет службу при мне во время весеннего бала, а потому и приехал. Но завтра же он опять будет там. Он любит быть там, где война.
— Не желала бы я быть на той стороне, против которой он,— сказала Маргарита, догадываясь об обязанностях Абадонны на войне.— На чьей он стороне?
— Чем дальше говорю с вами,— любезно отозвался Воланд,— тем более убеждаюсь в том, что вы очень умны. Он удивительно беспристрастен и равно сочувствует обеим сражающимся сторонам. Вследствие этого и результат для обеих сторон бывает одинаков.
Воланд вернул глобус в прежнее положение и подтолкнул голову Маргариты к нему. Мгновенно разросся квадратик земли. Вот уже вспыхнула в солнце какая-то дымящаяся желтая равнина, и в этом дыму Маргарита разглядела лежащего неподвижно человека в одежде, потерявшей свой цвет от земли и крови. Винтовка лежала шагах в двух от него. Равнина съежилась, ушла, перед глазами у Маргариты проплыл голубой качающийся океан.
— Вот и он, легок на помине,— весело сказал Воланд, и Маргарита, увидев черные пятна, тихо вскрикнув, уткнулась лицом в ногу Воланда.