Мой бедный, бедный мастер…
Шрифт:
— Изволите ли видеть, в числе прочего бумажки слетели с потолка…— буфетчик понизил голос и конфузливо оглянулся,— ну, их все и похватали. И вот заходит ко мне в буфет молодой человек, дает червонец, я сдачи ему восемь с полтиной… Потом другой…
— Тоже молодой человек?
— Нет, пожилой. Третий, четвертый… Я всё даю сдачи. А сегодня стал проверять кассу, глядь, а вместо денег — резаная бумага. На сто девять рублей наказали буфет.
— Ай-яй-яй! — воскликнул артист.— Да неужели же они думали, что это настоящие бумажки? Я не допускаю мысли,
Буфетчик как-то криво и тоскливо оглянулся, но ничего не сказал.
— Неужели мошенники? — тревожно спросил у гостя маг.— Неужели среди москвичей есть мошенники?
В ответ буфетчик так горько улыбнулся, что отпали всякие сомнения: да, среди москвичей есть мошенники.
— Это низко! — возмутился Воланд.— Вы человек бедный… Ведь вы — человек бедный?
Буфетчик втянул голову в плечи, так что стало видно, что он человек бедный.
— У вас сколько имеется сбережений?
Вопрос был задан участливым тоном, но все-таки такой вопрос нельзя не признать неделикатным. Буфетчик замялся.
— Двести сорок девять тысяч рублей в пяти сберкассах,— отозвался из соседней комнаты треснувший голос,— и дома под полом двести золотых десяток.
Буфетчик как будто прикипел к своему табурету.
— Ну, конечно, это не сумма,— снисходительно сказал Воланд своему гостю,— хотя, впрочем, и она, собственно, вам не нужна. Вы когда умрете?
Тут уж буфетчик возмутился.
— Это никому не известно и никого не касается,— ответил он.
— Ну да, неизвестно,— послышался все тот же дрянной голос из кабинета,— подумаешь, бином Ньютона! Умрет он через девять месяцев, в феврале будущего года, от рака печени в клинике Первого МГУ, в четвертой палате.
Буфетчик стал желт лицом.
— Девять месяцев,— задумчиво считал Воланд,— двести сорок девять тысяч… Это выходит круглым счетом двадцать семь тысяч в месяц? Маловато, но при скромной жизни хватит… Да еще эти десятки…
— Десятки реализовать не удастся,— ввязался все тот же голос, леденя сердце буфетчика,— по смерти Андрея Фокича дом немедленно сломают, и десятки будут отправлены в Госбанк.
— Да я и не советовал бы вам ложиться в клинику,— продолжал артист,— какой смысл умирать в палате под стоны и хрипы безнадежных больных. Не лучше ли устроить пир на эти двадцать семь тысяч и, приняв яд, переселиться под звуки струн, окруженным хмельными красавицами и лихими друзьями?
Буфетчик сидел неподвижно и очень постарел. Темные кольца окружили его глаза, щеки обвисли, и нижняя челюсть отвалилась.
— Впрочем, мы замечтались,— воскликнул хозяин,— к делу. Покажите вашу резаную бумагу.
Буфетчик, волнуясь, вытащил из кармана пачку, развернул ее и остолбенел. В обрывке газеты лежали червонцы.
— Дорогой мой, вы действительно нездоровы,— сказал Воланд, пожимая плечами.
Буфетчик, дико улыбаясь, поднялся с табурета.
— А,— заикаясь, проговорил он,— а если они опять того…
— Гм…— задумался артист,— ну, тогда приходите к нам опять. Милости просим!
Тут же выскочил из кабинета Коровьев, вцепился в руку буфетчику, стал ее трясти и упрашивать Андрея Фокича всем, всем передать поклоны. Плохо что-либо соображая, буфетчик тронулся в переднюю.
— Гелла, проводи! — кричал Коровьев.
Опять-таки эта рыжая нагая в передней! Буфетчик протиснулся в дверь, пискнул «до свидания» и пошел, как пьяный. Пройдя немного вниз, он остановился, сел на ступеньки, вынул пакет, проверил,— червонцы были на месте. Тут из квартиры, выходящей на эту площадку, вышла женщина с зеленой сумкой. Увидев человека, сидящего на ступеньке и тупо глядящего на червонцы, улыбнулась и сказала задумчиво:
— Что за дом у нас такой… И этот с утра пьяный. Стекло выбили опять на лестнице! — Всмотревшись повнимательнее в буфетчика, она добавила: — Э, да у вас, гражданин, червонцев-то куры не клюют! Ты бы со мной поделился, а?
— Оставь ты меня, Христа ради,— испугался буфетчик и проворно спрятал деньги. Женщина рассмеялась:
— Да ну тебя к лешему, скаред! Я пошутила…— и пошла вниз.
Буфетчик медленно поднялся, поднял руку, чтобы поправить шляпу, и убедился, что ее на голове нету. Ужасно ему не хотелось возвращаться, но шляпы было жалко. Немного поколебавшись, он все-таки вернулся и позвонил.
— Что вам еще? — спросила его проклятая Гелла.
— Я шляпочку забыл,— шепнул буфетчик, тыча себе в лысину. Гелла повернулась, буфетчик мысленно плюнул и закрыл глаза. Когда он их открыл, Гелла подавала ему его шляпу и шпагу с темной рукоятью.
— Не мое,— шепнул буфетчик, отпихивая шпагу и быстро надевая шляпу.
— Разве вы без шпаги пришли? — удивилась Гелла.
Буфетчик что-то буркнул и быстро пошел вниз. Голове его было почему-то неудобно и слишком тепло в шляпе; он снял ее и, подпрыгнув от страха, тихо вскрикнул. В руках у него был бархатный берет с петушьим потрепанным пером. Буфетчик перекрестился. В то же мгновение берет мяукнул, превратился в черного котенка и, вскочив обратно на голову Андрею Фокичу, всеми когтями впился в его лысину. Испустив крик отчаяния, буфетчик кинулся бежать вниз, а котенок свалился с головы и брызнул вверх по лестнице.
Вырвавшись на воздух, буфетчик рысью пробежал к воротам и навсегда покинул чертов дом № 302-бис.
Превосходно известно, что с ним было дальше. Вырвавшись из подворотни, буфетчик диковато оглянулся, как будто что-то ища. Через минуту он был на другой стороне улицы в аптеке. Лишь только он произнес слова: «Скажите, пожалуйста…» — как женщина за прилавком воскликнула:
— Гражданин! У вас же вся голова изрезана!..
Минут через пять буфетчик был перевязан марлей, узнал, что лучшими специалистами по болезни печени считаются профессора Вернадский и Кузьмин, спросил, кто ближе, загорелся от радости, когда узнал, что Кузьмин живет буквально через двор в маленьком беленьком особнячке, и минуты через две был в этом особнячке.