Мой белый, белый город
Шрифт:
Потом я заметил, что все мальчишки, которые наведывались к складу старика Нури, избегают друг друга…
И мне казалось иногда: каждый из нас ждет, что кто-нибудь пойдет «туда» и все расскажет. Тогда все перестанут избегать друг друга. И все будет как прежде, до знакомства со стариком Нури. Но никто не решался это сделать…
Мне захотелось куда-нибудь уехать. Чтобы никого не видеть. Чтобы никто не напоминал мне обо мне. Вскоре так и случилось – маме выдали для меня путевку, и я уехал в пионерский лагерь…
Через
По-прежнему меня оглушительным лаем встретила огромная собака. Затем появился все тот же пожилой мужчина. Я ушел…
Почти через день я приходил к складу утиля. Собака ко мне привыкла и перестала лаять. Старик Нури все не появлялся. Нет, мужчина не соврал.
– Слушай, ты чего здесь ходишь? – как-то крикнул мне новый утильщик.
– У нас тут огород, – ответил я.
Когда кончилась путевка, я вернулся в город, прямо к новому учебному году. И узнал, что Шурка с семьей переехал в Яламу, на рыбозавод.
…Несколько раз осенью я еще приходил к складу. Мне показалось, что внутри меня что-то сдвинулось, сместилось. Я это чувствовал.
Я слышал, как однажды мама сказала соседке, что я очень повзрослел.
Соседка согласилась – война, в военное время дети удивительно быстро взрослеют. И я тогда чуть не расплакался, убежал на улицу и долго сидел там, делая вид, что наблюдаю, как ребята играют в кости…
В тот год рано выпал снег и лежал долго, непривычно долго для Баку.
«Григорьев Саша ищет свою сестру Раю»
К вечеру дом наполняется, как таз водой. Постепенно. С первого этажа по четвертый.
На первом живут студенты техникума – они приходят раньше всех, и почему-то одни девочки. Лишь два мальчика в очках… На втором – преподаватели, они приходят позднее. Тоже одни женщины да старики… Затем все остальные.
А к семи часам во дворе стоит шум, как на базаре. Люди перекликаются друг с другом не покидая комнат, прямо через окна. Располагаются обедать на галереях – в комнатах душно. Среди простыней, сохнущих на протянутых от балкона к балкону веревках, люди напоминают матросов на палубе парусника.
В этом доме живет моя бабушка. Вот уже несколько дней я нахожусь у бабушки. Меня укусила собака, и бабушка водит меня на уколы. Вообще-то бабушка работает в керосиновой лавке – продает керосин. Но сейчас у нее отпуск…
Вернувшись из поликлиники, бабушка ставит меня посреди двора, у колодца, и задирает рубашку:
– Посмотрите на его живот! Это разве живот?
У перил балконов появляются соседи. Они отстраняют руками простыни, чтобы удобнее было смотреть вниз, на меня и бабушку.
– Пятнадцать уколов уже сделали! – кричит бабушка.
– Дуршлаг, а не живот, – соглашаются с третьего этажа.
– Мало им, что ребенка собака укусила, они его еще колют, паразиты, – возмущается четвертый
– Это вместо того, чтобы разыскать собаку и ее колоть. За что они деньги получают? – поддержал третий этаж.
Я доволен. Приятно, когда тебя жалеют.
Но главное, я не хожу в школу! Хотя доктор ходить в школу не запретил.
«Лечиться так лечиться, – решила за него бабушка. – Ему все равно. Если бы его сына укусила собака…»
Весь день я брожу по улицам. Когда я прохожу мимо школы, то слышу, как первоклассники хором тянут: «Ба-о-баб». От этих звуков меня почему-то тянет в школу. Казалось, должно быть наоборот…
Я спускаюсь к морю. Сейчас самое лучшее время года – начало октября. Хотя и считается, что осень, деревья на бульваре не собираются желтеть, лучи солнца растекаются по их пыльным неподвижным листьям. А море – гладкое, ленивое и ненастоящее.
По бульвару бродят беженцы. Они ждут парохода на Крас-новодск. Многие из них ждут второй месяц, а то и больше.
Я подхожу к парашютной вышке, что торчит на бульваре, как гвоздь высотой в семьдесят пять метров. К ее основанию приклеено множество бумажек…
«Закопанские из Тернополя уехали в Красноводск».
«Григорьев Саша ищет свою сестру Раю».
«Меняю велосипед на три кило хлеба».
Объявлений огромное количество. Я обратил внимание, что «Григорьев Саша» вначале было написано на тетрадном листке в полоску, потом в клетку, потом вообще на нелинованной бумаге.
Вокруг вышки лежат чемоданы, узлы, корзины. Люди переговариваются, играют в шашки, в карты, спят, пьют из кружек кипяток… А чемоданы текут по аллее до поворота и дальше по всему бульвару…
Я иду к пристани. Только что ушел пароход на Красно-водск. Вернется он послезавтра. Какие-то люди проверяют какие-то списки, выкрикивают номера, фамилии. На скамье плачет женщина. Две другие ее успокаивают…
Если бы я только мог достать пароходы, я бы всех отправил в Красноводск, раз они хотят. Чтобы никто не плакал на скамье… Говорят, немцы потопили транспорт с беженцами где-то возле Махачкалы. Сволочи!
У кустов олеандра сидит мальчик на горшке. Ему скучно. Он водит пальцем по песку и что-то шепчет. Я подумал: все равно горшок выплеснут в кусты, лучше бы мальчика сразу посадить в кусты…
Напротив пристани живет Рита. Раньше она жила у бабушки со всей своей семьей, а теперь Риту взяла к себе моя тетка. Они приехали из Кишинева: Рита, ее мама и младший брат Зорик. Я смотрел на карте: Кишинев – столица Молдавии…
Сегодня я решил показать Рите нефтяной промысел. Рита не верит, что нефть добывают из земли. Вот уголь – это она верит, уголь вроде камней.
Рита сидит во дворе и читает «Графа Монте-Кристо». Серые косички тоненькой струйкой сползают между острыми лопатками. Рита предчувствует мой приход. Я обратил на это внимание.