Мой брат Юрий
Шрифт:
Ноги у меня подкосились, я обессилено сел на стул.
— Похоже, что наш Юрка,— сказал почему-то шепотом.
Мы прослушали сообщение ТАСС до конца.
— Похоже, что Юрка. А мама с Зоей знают?
— Знают. Я маме крикнула, чтоб включила радио. Мама, когда услышала, в обморок упала. Еле-еле в чувство привели мы ее с Зоей — она как раз из больницы прибежала.
Пошли к ним.
Мама
Приемник здесь, как и у нас, был включен на полную мощность. Мама и Зоя
— Что же он наделал, Валя?! — повторяла мама, точно речь шла о провинившемся школьнике.— Что же он наделал?!
— Успокойся, тебе вредно волноваться,— уговаривала ее Зоя, а сама пробовала выпить воды — вода выплескивалась из стакана.
— Вот о какой командировке он говорил. А я-то, старая, неразумная, выходит, дураком его назвала...
— Мама, успокойся же. Хватит тебе...
Она всплеснула руками:
— Боже мой, а как же Валентина все это переживет? Ведь одна она там, ребятишки несмышленые...
— Да уж есть кто-нибудь рядом.
— Нет-нет, я сейчас же поеду в Москву.
До поезда оставалось двадцать минут, а от дома до вокзала расстояние — около трех километров. Не успеть маме к поезду, но — понял я — и отговаривать ее бесполезно. Крикнув, чтобы ждала меня, я бегом бросился в автохозяйство.
А тут тоже толку не добьешься: и водители, и инженеры, и сам начальник автохозяйства — все сбились в толпу у приемника и никого, кроме Левитана, слушать не хотят.
— Машина мне нужна. Срочно! — закричал я в самое ухо Качанову. Он посмотрел на меня, по-моему, не узнал даже, и отвернулся.
Опрометью ринулся я в гараж, рванул дверцу первой попавшейся машины, выжал полный газ. Как гнал я ее, как удерживал баранку в руках, не помню. И... опоздал. Мама не дождалась меня — ушла на вокзал пешком.
Догнал я ее чуть ли не на половине пути. Она бежала, спотыкаясь, шаль свалилась на плечи.
Вот и вокзал, скорее в кассу! Стучим в окошко, а московскому уже дали отправление. Мама схватила билет, бросилась к составу, а тот уже дернулся...
Тут кассирша выскочила:
— Гражданка,— кричит,— где вы? Сдачу с десяти рублей возьмите!..— Билет до Москвы стоил два девяносто.
И смех и грех.
Но нам, признаться, не до смеха было: поезд-то вот-вот уйдет. Тут, к счастью, какая-то женщина подбежала к кассирше, что-то шепнула ей на ухо. Видимо, она, женщина та, знала маму. И кассирша стремглав бросилась к диспетчеру.
Не знаю, что она там сказала, но громыхнул недовольно и замер поезд на рельсах. Железнодорожники помогли маме устроиться в вагон.
А там тоже радио на всю катушку работает.
Мама услышала сообщение и разрыдалась. Пассажиры взволновались: что случилось, кто обидел пожилую женщину? Опять нашелся кто-то из местных, из гжатских,— узнал маму.
— Это Анна Тимофеевна Гагарина, мать космонавта,— сказал.
Кто-то поверил, кто-то не поверил поначалу. Поблизости оказался врач, дал маме какие-то успокоительные таблетки, но таблетки мало помогли. В Можайске, узнав о том, что Юра благополучно приземлился, она снова едва не потеряла сознание.
На Белорусском вокзале незнакомые люди помогли ей сесть в такси, и вскоре мама была уже у Валентины, застав ее в окружении корреспондентов. Нежданный приезд матери космонавта их очень обрадовал.
Корреспонденты
И в Гжатске было полно корреспондентов.
Они заняли все помещение горкома партии, они толпились в стенах родительского дома, заходили ко мне.
Первым у меня побывал посланец нашей «районки» Володя Сиротинин.
...Впрочем, по порядку.
Я подогнал машину к автохозяйству. Ребята, товарищи мои, по-прежнему сидели и стояли у приемника. Я подошел к Качанову.
— Не могу я работать сегодня,— говорю.— Такое состояние...
Он махнул рукой:
— Сегодня всем не до работы. Ступай домой, Валентин.
И мой дом, и родительский были пусты. Я уже хотел идти разыскивать своих, но тут на пороге появился Владимир Сиротинин, корреспондент районной газеты.
— Слушай,— сказал он.— Разыщи, пожалуйста, пару фотографий Юры.
Я машинально достал альбом и несколько конвертов с фотографиями, положил их на стол:
— Забирай, что нужно.
И выскочил на улицу.
Какой-то мальчишка сказал мне, что Маша с девочками у соседей — смотрят телевизор.
В избу соседей, битком набитую, я вошел в тот самый момент, когда на экране демонстрировали портрет Юры.
Теперь у меня не оставалось и тени сомнения в том, что это он, именно он, наш Юрка, взлетел в космос. Что это мой брат, которого я знаю с пеленок, облетел планету.
Беспорядочные, яркие нахлынули воспоминания.
Голодный стол в землянке военных лет, чугунок с мерзлой вареной картошкой, которую мы делили поштучно... Пожар на мельнице и отец, униженный наказанием в комендатуре... Двор, в котором собрали нас перед отправкой в фашистскую неволю. Пронзительно-горячечный Юркин шепот: «Валя, они застрелят тебя, ты убеги от них, Валя...» Коридор ремесленного училища, где преподаватель говорит нам с Тоней: «Хорошего парня привезли, грамотного...»
Я не сдержался и заплакал. Пусть простят меня читатели, но это так — слишком много слез, слез радости, было пролито в тот день. И я не хочу этого скрывать. Плакал не только я — не скрывали слез и люди, которые собрались в той избе у экрана телевизора. Они ведь тоже хорошо знали Юру: и учеником гжатской средней школы, пионером в красном галстуке, скроенном из рубахи деда Тимофея, и ремесленником в черной шинели, и учащимся техникума помнили, и летчиком.
А теперь вот увидели его космонавтом. В избу вошел шофер из горкома партии.